Итак, солженицынская форма «ВМЕСТЕ» в его сочинении приобретает вид методологической нормы, которая сложилась в функционировании двух действующих элементов - русского и еврейского начал, а философски более конкретно: русской идеи и русского еврейства. Фабульная структура диатрибы Солженицына грубо также двусоставна: хотя в своей монографии Солженицын от начала до конца говорит только о евреях, но в одной части евреи осматриваются с еврейской стороны макета «ВМЕСТЕ», а в другой части евреи представлены с русской стороны фигуры «ВМЕСТЕ». Еврейская сторона воплощена А. И. Солженицыным в образ русского еврейства как момент русской истории, как составная часть русской культуры, и, наконец, как качественно самостоятельное образование, обладающее кентаврообразным субъектом-носителем. Именно еврейская сторона образует колоссальное PRO Александра Солженицына в еврейском вопросе. Но совсем иное и едва ли не противоположное обнаруживается на русской стороне. Понятно, что между этими сторонами отсутствует сюжетный барьер в трактате Солженицына, тем более что автор не замышлял подобной композиции своего творения, но довольно четкий рубеж между ними трассируется в методологической плоскости. Метод исторического исследования еврейской стороны у Солженицына идентичен творческому подходу в русской духовной школе и созвучен способу стихотворчества в еврейской Торе, то есть зиждется на примате индивидуально-личного фактора. В противовес этому с русской стороны евреи в России поданы Солженицыным в ином методическом обозрении, где примат составляет уже не личность, а коллектив себетождественных величин, вследствие чего модель «ВМЕСТЕ», монтируемая на столь разных фундаментальных опорах, выходит содержательно различна, а в некоторых видах и противостояща до того, что «русский» субстрат напоминает не «вместе», а «порознь».

Какова же не формально-умозрительная, а содержательно-функциональная методическая сущность русской стороны исследования А. И. Солженицына? Солженицын известен не только как творец, деятель в эстетической сфере современной русской культуры, но и как воитель за достоинство русских духовных ценностей во всех разделах эстетического творчества; собственно говоря, у Солженицына отсутствует подобное деление и все его творчество есть нераздельное служение русскому идолу. В своем подвижничестве Солженицын очень напоминает славянофильские декламации, но не в крайних формах И. С. Аксакова, а в более умеренных вещаниях родоначальника славянофильства князя В. Ф. Одоевского - весьма значимой фигуры в истории русского эстетизма. Если еврейская сторона питает свои духовные корни в палестинофильстве, то для русской стороны Солженицын негласно извлекает их из славянофильства, - и в этом состоит немаловажная, хоть и апокрифическая, заслуга русского писателя: для соблюдения автономности взаимодействующих национальных лиц при русско-еврейской сублимации культур, необходимо предопределяется самобытность родоначальных корней. Но Солженицын нарушает требуемую здесь пропорцию и монополизирует русский генетический параметр, только преступает общий методологический принцип об отсутствии абсолютно первичного и абсолютно вторичного: на роль абсолютно первичного Солженицын ставит русский фактор при русско-еврейском альянсе.

Народнический элемент, - а именно он образует основополагающий элемент в славянофильстве, - очень силен в творчестве Солженицына и даже там, где действующие индивидуальные персоны поставлены в эпицентр повествования («Один день Ивана Денисовича», «Матренин двор»), в художественной идее содержится восхищение народным духом, что составляет, по выражению Солженицына, «крестьянский вопрос». Итак, главенство русского фактора в русско-еврейском консорциуме (со-товариществе) выводится Солженицыным в доминанцию народнического, то есть коллективного, качества. На этой основе Солженицыным ставится требование перед еврейскими представителями в русской культуре, в аспекте которого выпадает особое отношение к евреям, проживающим в России и «поселившемся» в русской культуре. В консолидированном, компактном виде данное отношениесоставляет субстрат русской стороны в его отличии от субстрата еврейской стороны, - если на еврейской стороне евреи не рассматривались врагами русскому сообществу, то для русской стороны этого оказывается недостаточным, в дополнение необходимо знать - были ли евреи «безраздельными друзьями». В этом искусственно усложненном содержании у Солженицына полагается суть требования к евреям (еврейского императива), где он убежденно вещает: «Не враги, нет, зачем же такая крайность, но - указывала русская сторона - безраздельные ли друзья? Трудность сближения и была та, что этим блистательным адвокатам, профессорам и врачам - как было не иметь преимущественных глубинных еврейских симпатий? Могли ли они чувствовать себя вполне без остатка русскими по духу? Из этого же истекал более сложный вопрос: могли ли интересы государственной России в полном объеме и глубине - стать для них сердечно близки? В одни и те же десятилетия: еврейский средний класс решительно переходил к секулярному образованию своих детей, и именно на русском языке, - и одновременно же: сильно развилась печатная культура на идише, которой раньше не было, и утвердился термин "идишизм": оставлять евреев евреями, а не ассимилироваться» (2001, ч. 1, с, 454-455). Итак, Солженицын излагает свою позицию, реализовавшуюся из особого отношения к евреям, которое, в свою очередь, развилось из наличия a priori двух разделенных полюсов - «глубинные еврейские симпатии» и «интересы государственной России», - и разделенных таким образом, что между ними исключается механизм «пребывания» и «проникновения», а наличествует только подчинение -подчинение первых вторым. Главное требование в еврейском императиве, поставленным Солженицыным, - «чувствовать себя вполне без остатка русскими по духу», - само по себе «без остатка» ликвидирует автономность участников при взаимоотношении по типу национального лица, а разрушение данного способа русско-еврейского симбиоза не позволяет «оставлять евреев евреями».

Совокупность изложенных моментов, данных в методологических терминах и сочлененных в композиции Солженицына в качестве русской стороны, имеет в реальной плоскости довольно простую формулу: хозяин-слуга. Генетическое первородство русского элемента, абсолютизированное Солженицыным в форме «интересов государственной России», при этом безраздельно конституирует любой альянс с чужеродным соучастником, в том числе с евреями, а с евреями - особенно, ибо богатейший духовный потенциал евреев делает их очень ценными слугами. В послушании евреев, находящихся вместе с русскими, состоит некое ожидание Солженицына и им ожидается, что евреи, как бы в благодарность за пребывание вместе, послужат «интересам государственной России», а вовсе не «глубинным еврейским симпатиям». Такое ожидание вовсе не оригинально в русской интеллектуальной среде, - вот, к примеру, ожидание великого друга евреев Максима Горького: «Рост антисемитизма - явление пагубное для русского народа; пассивный по существу своему, он нуждается в активных силах, которые помогали бы ему перевоспитаться. Евреи - активны». Вполне понятно: не по-хозяйски не беречь активных, деловитых слуг, - чем не эффект «маленького жида Давида Гурвейса»? Сионизм, который на первый блуждающий взгляд, кажется отъездом в Палестину, не может не вызвать у этого ожидания резкого отпора, ибо лишает русских хозяев еврейских слуг. И даже такая блистательная послушница русской культуры, как княгиня Зинаида Шаховская высказывала недовольство евреями, убегающих с русской родины. (Сноска. См. З. Шаховская «Евреи и Россия», в сборнике «Вестник русского христианского движения», 1984г. No 14. )

Итак, русско-еврейский симбиоз, взращенный на еврейской стороне, не соответствует солженицынскому ожиданию, полученному на русской стороне. Но грубейшим заблуждением будет предполагать какие-либо антисемитские намерения со стороны русского писателя, ибо устремления Солженицына, сообразные его славянофильскому инстинкту, не касаются специально еврейского вопроса. На месте евреев может оказаться любая другая нация и, как он говорит, "В дело шли на своих местах и латыши, и венгры, и китайцы… ", в целом, по Солженицыну, такова перспектива любого духовного образования, очутившегося «вместе» с русским хозяином.