Это обстоятельство, однако, не противоречит, а как бы контрастно оттеняет суть основного умозаключения Солженицына: «… приписывать российским правителям ярлык "гонителей евреев" - это искривление их намерений и преувеличение их способностей» и далее в развитие темы: "Утвердилось говорить: преследование евреев в России. Однако - слово не то. Это было не преследование, это была: череда стеснений, ограничений, - да, досадных, болезненных, даже и вопиющих" (2001, ч. 1, с. 134, 284). В этом и состоит суть «впечатляющего» открытия А. И. Солженицына, давшего факт особого порядка в отношении царского правительства к русскому еврейству в момент зарождения последнего: в российской среде не действовало христианско-европейское преследование, доходящее до истребления, лиц по еврейскому признаку; сюда же надо включить феномен Функционально особенного расположения творцов русской изящной словесности к российским евреям, начально прозреваемое у Г. Р. Державина, а наиболее яркую форму получившее у Ф. М. Достоевского.

Догматизированный взгляд зрит в открытии Солженицына то, чего в нем действительно нет, - а именно: попытку оправдать царское правительство и его, как принято считать, яростно антисемитскую деятельность в самодержавной России, что служило главным основанием для обвинения Солженицына в антисемитизме. А современный русский авторитет по истории русского еврейства Олег Будницкий, похоже, проаннотировал открытие Солженицына: «Царское правительство действительно не проводило политику, направленную на сознательное разжигание антисемитизма и тем более организацию погромов. Но совсем другое дело - снисходительное отношение к тем, кто антисемитизм разжигал, кто не сумел (или не захотел) предотвратить погромы, и к самим погромщикам» (1999, с. 27). Солженицын не упустил этой особенности правительственной деятельности царизма и из его наблюдений узнается, что в еврейском поле функционирование царской власти спотыкается о резкое несоответствие намерения (целевой установки, идеи, замысла) и реального исполнения (метода, действия, способа) и это обстоятельство является типичной и постоянной характеристикой самодержавного правления в России, какая в еврейском вопросе поставила себя наиболее обнаженно. Солженицын заключает по этому поводу: «Да ведь Российская Империя и весь XIX век и предреволюционные десятилетия, по медлительности и закостенелости бюрократического аппарата и мышления верхов, - где только и в чем не опоздала? Она не справилась с дюжиной самых кардинальных проблем существования страны: и с гражданским местным самоуправлением, и с губительно униженным положением Церкви, и с разъяснением государственного мышления обществу, и с подъемом массового народного образования, и с развитием украинской культуры. В этом ряду она роково опаздывала также и: пересмотреть реальные условия черты оседлости и как они влияют на положение в государстве. Российские власти больше чем за столетие так и не сумели решить проблемы еврейского населения: ни в сторону приемлемой ассимиляции, ни чтоб оставить евреев в добровольном отчуждении и самоизоляции, в которой их застали век назад» (2001, ч. 1, с. 305). Данное несоответствие намерения и исполнения, установки и метода, слова и дела в глазах рационального миропредставления кажется не просто познавательным грехом, а содержательным крахом, пережитком варварского прошлого, и потому царизм как форма самодержавной власти пользуется у всех без исключения аналитиков самыми низкими оценками. Подобное качество российского самодержавия проявляется отнюдь не только в еврейской сфере, что далеко не всегда соответственно учитывается при анализе, а относится к коренным врожденным свойствам или таинствам русской духовности и в еще более открытом виде имеет себя в русской туземной среде, - именно за данное пре-ступление русское самодержавие было наказано историей.

Итак, когнитивный вывод из открытия Солженицына гласит, что взаимоотношения между державной властью и евреями на просторах Российской империей были далеки от однонаправленного самодержавного повеления. А это последнее, взятое в своей целокупности, со своей стороны, распадается на два отношения: идеальное намерение и реальное исполнение. Концептуальное противоречие между идеальным и реальным моментами касательно русского еврейства образует диагностическое свойство гражданской политики царского правительства по отношению к своему еврейскому населению, постоянно колеблясь от одного полюса к другому, - эту особенность можно узреть только в аспекте «впечатляющего открытия» А. И. Солженицына. В совокупности это приводит к появлению эмпирического критерия - качественно различным видам антисемитизма, которым опосредованно дополняется комплекс отличительных параметров русского и европейского еврейства. Эмансипационный антисемитизм в Европе, который при наличии гражданского равноправия ущемляет имманентно-еврейскую сущность, не сопоставим с гражданским антисемитизмом в России, где стеснение и усечение общественных свобод для евреев происходит на фоне установочного признания еврейской сущностной самобытности. Через свое реальное отношение с евреями царская власть если не плодила, то подпитывала типично русский гражданский антисемитизм, но зато своим идеальным качеством эта же власть, правда, в лице только своих лучших представителей, сотворяла антитезис западному эмансипационному антисемитизму. Как парадоксально не звучит, но только еврейская духокорпорация, сочленившаяся на русском пространстве, смогла с пользой для себя и, как выяснится, для русской культуры, воспользоваться этой особенностью российской власти, о чем речь пойдет в дальнейшем.

В России никогда не было справедливых законов, как никогда не было местной власти, благосклонной к рядовому люду. Для евреев это усугублялось тем, что все указы и приказы, привнесенные извне, сотворялись без знания самобытности еврейского быта и духа, хотя иногда, и это следует отнести к активу идеального отношения, верховная власть прибегала к консультациям с еврейскими духовными авторитетами. Но в большинстве своем, насильственно внедряемые в еврейский организм, эти уложения, по своей сути, являлись мертворожденным продуктом, угнетая и без того бесправное еврейское население. Это и составляло гражданский (или административный) антисемитизм, а злополучная черта оседлости, всяческие процентные нормы, правовые стеснения и ограничения составляют не самостоятельные акции, а отдельные проявления этого последнего. Практическая деятельность русского правительства целиком была отдана на откуп местной власти, склонной к произволу и самодурству и не только по отношению к евреям, а любой акт своеволия касательно евреев, по самой своей природе, обращается в антисемитское действие. Для примера можно привести историю закрытия журнала «Рассвет» в 1860 году - первого еврейского издания на русском языке в Одессе; редактор журнала известный писатель Осип Рабинович рассказывал: «В конце концов, мне сказали, и три раза еще обдуманно и вполне сознательно повторили следующее: "Ну вот, если какая-нибудь статья вашего журнала мне не понравится, потому что мне скучно или я в дурном расположении духа, просто у меня желудок плохо варит - и я немедленно закрою ваш журнал" (самый журнал удостоился чести быть названным журналом жидовским)… Таким образом, его существование поставлено в зависимость от того, варит или не варит аристократический желудок. За сим для спасения журнала вопрос может быть поставлен трояким образом: 1) переливать из пустого в порожнее, чтобы не раздражать нашего грозного барина, или 2) быть доносчиком на нацию, раскрывая одни только темные ее стороны и не смея ни слова произнести в защиту там, где гнут ее в дугу, - или, наконец, 3) закрыть журнал до более благоприятных обстоятельств. Тут ни одно честное сердце не поколебалось бы в выборе, и я со спокойной совестью прекращаю свою журнальную деятельность» (цитируется по Ф. Канделю, ч. 1, 2002, с. 449). Так что о какой-либо заранее осмысленной стратегии или принципе внешнего государственного присутствия в еврейской среде России, крайне необходимых как первое условие сколько-нибудь продуктивного административного процесса, говорить не приходится.