Но самая большая рациональная аномалия в русском сионистском действии содержится в том, что русские паломники в Палестину хранили в себе традиции русской культуры и на свою историческую родину принесли ценности генетической родины. В. Лакер отмечает это качество как неприятную достопримечательность русской алии: «Самые рьяные сионисты вроде А. Д. Гордона и Моше Смиланского позднее сознавались, что у них ушли годы, чтобы привыкнуть к новому окружению. В глубине души они сохраняли привязанность к русской природе, русским полям, лесам и рекам. Не то чтобы им не нравился палестинский пейзаж - просто они чувствовали себя здесь гостями, чужаками в чужой стране. Перефразируя Иегуду Галеви, средневекового еврейского поэта, они могли сказать, что тело их - в Эрец-Исраэле, но душа - по-прежнему в России» (2000, с. 388). В. Лакер - видный идеолог европейского сионизма, - органически не признает понятий национального лица и положительной ассимиляции в условиях галута и потому русские паломники рационально должны быть чужаками на Земле Обетованной, хотя априорно ясно, что в действительности они могли быть чем угодно, но только не «гостями и чужаками» на этой земле, которую они ощущали в генах и на которую они принесли культуру нового галутного еврея. Ни с каких рациональных позиций нет оправданий кентаврообразной конструкции этого еврея и ссылка на Иегуду Галеви приведена как довод в пользу нелепости подобной фигуры и В. Лакер не только перефразирует, но и искажает смысл мысли великого еврейского поэта.

Таким образом, русский сионизм обеспечивал свою независимую самобытность не только тем, что поставил практическую деятельность по организации механизма возвращения евреев на Землю Обетованную в приоритетную позицию, но и тем, что подчинил динамику этой деятельности сионоопределяющим векторам. Еврейский публицист Иехуда Слуцкий заключил: «Сионисты России составляли большинство в движении с самого его начала и наложили свой отпечаток на его структуру. Из недр российского сионизма вышли участники Первой алии, Второй и Третьей, а также большинство идеологов и вождей сионистского движения». Ему вторит Ицхак Маор: «До первой мировой войны русское еврейство было душой всемирного сионизма и его ведущей силой. Оно приняло на себя все трудности строительства Страны: ее заселение, развитие хозяйства, финансовые заботы». Большевистский режим, ликвидировав русское сионистское движение, нанес тяжеленный урон всемирному еврейству, «… так как, - продолжает И. Маор, - еврейство России - основная сила всемирного сионистского движения - одним ударом оказалось отрезанным от него и всего мирового еврейства, и был положен конец свободному развитию русского еврейства, начавшемуся с таким размахом после Февральской революции… из дела строительства национального очага в Эрец-Исраэль был исключен самый крупный и самый активный отряд всемирного сионистского движения» (1977, с. с. 413, 423).

Первая мировая война (1914-1918) стала серьезнейшим испытанием идеологических основ сионистской организации Европы в целом и в итоге оказалось, что, по словам В. Лакера, «… каждый сионистский лидер Европы, за исключением России, считал своим долгом поддерживать в период войны правительство той страны, гражданином которой он был» (2000, с. 240). Эта политика поставила еврейство европейской формации в совершенно немыслимое состояние: евреев вынуждали не просто воевать за чуждые им интересы, но и воевать с такими же евреями. Особенным патриотическим пафосом отличалось немецкое еврейство: руководящий сионистский орган, находившийся на тот момент в Берлине, поспешил официально известить о своей прогерманской позиции; писатель Морис Розенфельд, писавший на идиш, зашелся в экстазе: «Ура, Германия! Да здравствует кайзер!». А президент Немецкой сионистской федерации Макс Боденхеймер создал особый комитет в Министерстве иностранных дел по освобождению русских евреев на тех площадях России, которыми должна завладеть наступающая германская армия. Генералитет царской армии, зная о популярности немецких сионистов среди евреев западных областей России, использовал это в качестве повода для развязывания антисемитской кампании: евреи были поголовно объявлены немецкими шпионами и началась самая жуткая антисемитская акция в царской России - насильственное выселение евреев из зоны военных действий. Александр Солженицын, негодуя, заявил во весь голос об этом позорном акте, упирая на тупость царской власти, доверившей управление русскими армиями бездарному генералу Янушкевичу: "И теперь все кормило управления одной третью России досталось ничтожному, даже не военному, а административному генералу Янушкевичу… Именно Янушкевич, летом 1915, прикрывая отступление русских армий, казавшееся тогда ужасающим, стал издавать распоряжения о массовых высылках евреев из прифронтовой полосы - высылках огульных, безо всякого разбора личной вины. Удобный ход: свалить все поражения на евреев" (2001, ч. 1, с. 479-480).

Компрадорская политика сионистских лидеров Европы во время первой мировой войны окончательно развела по разным углам ринга постоянно оппонирующие между собой русскую и европейскую идеологии сионизма. Хаим Вейцман, стоявший в то время во главе русского еврейства, со знанием дела отразил сложившуюся обстановку в сионистском движении: «Наша позиция по отношению к западным вождям нашла свое оправдание в решающую минуту в истории сионизма. После погрома в Кишиневе Герцль сделал попытку заменить Эрец-Исраэль Угандой - ради временного облегчения, как он утверждал, - и не мог понять, что евреи России, при всех страданиях, не в состоянии перенести свои чаяния и мечты со страны отцов на какую-нибудь другую страну. Так обнаружилось, что для западного руководства Эрец-Исраэль никогда и не "существовала". То был мираж, и когда он поблек, вместо него предложили Уганду - на деле еще более мираж, нежели Эрец-Исраэль. Тот факт, что сердце еврейства связано с Эрец-Исраэль узами любви и нравственности, был недоступно высок для разума западников. Они не видели огромного реального значения этих уз, их единственной, неповторимой и незаменимой силы, которая одна способна разбудить энергию, скрытую в еврейском народе… Западное восприятие сионизма было лишено, на наш взгляд, еврейского духа, теплоты и понимания еврейских масс. Герцль не знал русского еврейства; не знали его и примкнувшие к Герцлю западники - Макс Нордау, Александр Марморек и другие. Герцль с его способностями быстро постиг сущность русского еврейства - но не другие: они не верили, что еврейство России в состоянии дать движению руководителей, Герцль же научился ценить русское еврейство после того, как встретился с ними на Первом конгрессе в Базеле… Сионизм западников был в наших глазах понятием механическим, можно сказать, чисто социологическим, основанным на абстрактной идее, без корней, берущих начало в традиции и еврейском народном чувстве. Поскольку мы находились вне руководства движением, его лидеры считали, что мы должны чувствовать себя облагодетельствованными, а не так, как мы себя ощущали - источником подлинной мощи движения. Мы, несчастные русские евреи, должны быть переплавлены в Эрец-Исраэль с их помощью, помощью свободных граждан Запада» (цитируется по И. Маору, 1977, с. с. 100, 115).

Итак, западное сионистское течение («западники», по Х. Вейцману, или политический сионизм) "лишено еврейского духа", - таков вердикт главы русского крыла сионизма - одно из наиболее значительных проницаний русской сионистской мысли, какое, как и многое другое, было предано забвенью, когда в Израиле европейский политический сионизм захватил управление государством. А со своей стороны, русское еврейство, сделав концепт «культура» своим фирменным знаком, поместило этот же параметр и в свою практическую сионистскую деятельность на правах динамического принципа. Следовательно, в параметре «культура» русский сионизм облюбовал себе экологическую нишу в еврейском вопросе и в контексте культуры определяется сионистское качество воссоздаваемой жизнедеятельности на Земле Обетованной. Однако позиция русского сионизма, поставленная в конфронтацию с западным политическим сионизмом, имеет свои черты, не всегда ясно осязаемые ведущими идеологами русского лагеря.

Политический сионизм не отвергает культуру как таковую, как per se, а рассматривает ее как форму сознания, вторично производного от материи (согласно марксистскому закону «бытие определяет сознание»). Тогда как русский сионизм согласно Ахад-ха-Аму, выводит в качестве исходно-первичной инстанции духовное начало и культура, таким образом, полагается в центре всего сущего. Следственно, качественное различие между русским и европейским сионизмом, взятое по линии культуры, имеет не концептуальную, а философскую, мировоззренческую природу. Однако и в поле одного духовного миросозерцания культура в постановке русского сионизма испытывает мощное противодействие с другого, уже религиозного, фронта - со стороны талмудистского раввината. Эта сила, возникнув на самых начальных этапах становления русского еврейства, обладает постоянным и неослабным действием, опираясь на огромный авторитет еврейского духовенства в еврейской среде. Культура, выступающая жертвой духовной деспотии раввината, имманентно не отличается от той, что отстаивает русский сионизм в противостоянии с «западниками», и русский сионизм исполняет свою целевую установку, как бы борясь на два фронта.