Здесь не имеет особо важного значения то обстоятельство, что обвинения Солженицына во многих случаях у Резника выглядят напраслиной на грани наговора и часто отвергаются авторским текстом (так, слова Солженицына: «Почему истина кишиневского погрома показалась недостаточной? Похоже: потому, что в истине правительство выглядело бы, каким оно и было, - косным стеснителем евреев, хотя неуверенным, непоследовательным. Зато путем лжи оно было представлено - искусным, еще как уверенным и бесконечно злым гонителем. Такой враг мог быть достоин только уничтожения» (2001, ч, 1, с. 338), никак не могут подтверждать приписываемую ему Резником роль «выгораживания организаторов Кишиневского погрома»). Важно то, что Резником был продемонстрирован аналитический триумф откровенной предвзятости, а сама она стала единокровной дочерью, неизбавимым моментом фактологического подхода. Итак, информационный запас американского аналитика весьма обширен и однообразен, так что с окончательным умозаключением сложностей не возникает, - видимо, поэтому автор сам не делает завершающего вывода, полагаясь на читателей, и от них ожидается понимание того, что русский писатель А. И. Солженицын являет собой злейшего и первейшего врага евреев. В свете такой предвзятости, как высшего постижения фактомании, смысл титула работы Солженицына раскрывается достаточно просто: «ВМЕСТЕ» - это значит двести лет под еврейским игом, которое было навязано русскому народу извне. Однако, поскольку такая сентенция не просматривается по солженицынскому тексту, и даже аналитики, вовсе не отличающиеся добросовестностью в отношении Солженицына не делают подобного вывода, то и оказывается, что опознание солженицынского творения при посредстве фактологической методики приводит, в конце концов, к открытому вопросу. Этот вопрос, на который не дано понятного ответа, звучит, однако, откровенно с такой ясностью, с какой поставлен в титуле повести С. Резника «Вместе или врозь?». В тексте С. Резника наличествует место, где данный ответ проглядывает более или менее обнажено, - это авторский ответ на ремарку Солженицына, с которой он начинает «Вход в тему»: «Сквозь полвека работы над историей российской революции я множество раз соприкасался с вопросом русско-еврейских взаимоотношений. Они то и дело клином входили в события, в людскую психологию и вызывали накаленные страсти»; реакция американского историка такова: "Так вот, «вопроса русско-еврейских отношений» в проблемах, связанных с российской революцией, объективно не существовало, хотя он существовал в воспаленном мозгу некоторых идеологов крайне правого - черносотенного - лагеря" (2003, с. 11).

Но если не существует «русско-еврейских отношений», то не существует и русского еврейства как самостоятельной еврейской корпорации и как особой формации еврейской духовности. Именно эта мысль как подспудное выражение некой невысказанной идеи проскальзывает и у другого ярого критика - А. Черняка: «В так называемом пространстве "вместе" не могло быть никакого равенства, а были сильные и властные, с одной стороны, и слабые и бесправные - с другой» («Еврейский камертон» 25. 09. 2001). То обстоятельства, что оба хулителя труда Солженицына и оба собратья по методу, - А. Черняк и С. Резник, - приходят к одному логическому итогу, но выраженному эзотерически, явно вне авторского сознания, служит лучшей гарантией, что в данной мысли свернут главный смысл столь яростно-активной критики расширенной диатрибы Солженицына на еврейскую тему, ибо в идиоме «ВМЕСТЕ» у Солженицына дан авторский код синтеза русского и еврейского, то бишь русского еврейства. Таким образом, основное назначение всего «крестового похода» против выступления русского писателя с еврейской вариацией на русскую тему направлено именно против солженицынской парадигмы «BMECТE», a отнюдь не в качестве защиты еврейского достоинства от антисемитских нападок, - и в этом политическая суть компании. Поскольку принятый при этом фактологический метод по своей природе не способен быть средством для дискурсивного (доказательного) выражения главного смысла собственного намерения, постольку блюстители фактической чистоты и полноты попросту не знают, что есть такое - русское еврейство, а предметом, которым в этой проблеме может оперировать фактопочтительная методология, служит единственно персональная особа Солженицына, какой предназначено явиться в обличий принципа «или-или»: или семитом, или антисемитом, - tertium non datur! (третьего не дано!).

Ничего нового аналитика С. Резника в эту проблему не вносит, если не считать включения в форзац книги хвалебных отзывов о самом себе, на что серьезный исследователь вряд ли решится. Судя по стилистике и тональности повествования С. Резник не дискутирует с А. И. Солженицыным, а обвиняет последнего посредством приемов, как две капли воды похожих на предвыборную борьбу за губернаторское место где-нибудь в штате Алабама, и вульгарная самореклама есть элемент этой борьбы. Именно во внедрении в сферу литературной критики правил и законов (правильнее: беззакония) политической борьбы за власть таится наибольшая опасность идеологии, исходящей из самоценности факта. Фактологическая предвзятость как методологическая позиция соблюдается Резником очень старательно, а потому и включает в себя самопротиворечивость в качестве характерного элемента позиции. Резник заявляет: «Постулируемая Солженицыным суперреволюционность евреев - это миф, причем он восходит к тому времени, когда евреев вообще не было или почти не было среди российских революционеров, а просто всех неугодных записывали в евреи, что производило соответствующий пропагандистский эффект» (2003, с. 132). Опровергая Солженицына, Резник в этом вопросе отрицает самого себя, ибо он выступает против своей святыни - непреложности чистого факта, каковым является повышенная революционность евреев, слагающая исторически неопровержимую особенность русского еврейства в царский период (чего стоит голая статистика: евреи, слагающие 4% населения России, составляют около 50% революционного сословия страны, - такова информация, какую Теодор Герцль привез в Европу из России). Этот факт знаменателен сам по себе, ибо вопрос о революционности евреев, уникальный и самобытный, по своей природе исконно русско-еврейский, никогда не решался способами академического обществоведческого анализа, и до Солженицына не ставился так остро ни в общееврейском контексте, ни в историческом ракурсе русских революций. Это лишний раз доказывает, что проблему русского еврейства, равно как и вопрос участия евреев в русской революции, слагающий в царской России его эпицентр, не в состоянии решить ни «историк широкого профиля», ни «историк, не адекватный человеку» в ореоле доступных им познавательных средств.

Все исследователи, не только специалисты-гебраисты, отмечают, что еврейский духовный комплекс, взятый в целокупности разом с библейскими корнями, излучает некие мистические флюиды, напрягающие мысль и возбуждающие чувства, некоторое необъяснимое сокровенно еврейское своеобразие, - таким способом дает о себе знать иррациональная природа еврейского духа и таинство еврейской духовности. Делались неоднократные попытки изобразить это мистическое своеобразие в современных формулировках и через понятные термины, и хотя они никогда не достигали сути еврейского феномена, но оставались пассивными фиксаторами наличия данного явления. Образная попытка такого типа предпринята в книге Фрица Кана «Евреи как раса и народ культуры»: "Моисей за 1250 лет до Христа первый в истории провозгласил права человека… Христос заплатил смертью за проповедь коммунистических манифестов в капиталистическом государстве", а «в 1848 году вторично взошла вифлеемская звезда - и опять она взошла над крышами Иудеи: Маркс». Еврейское дыхание здесь настолько сильно, что его уловил даже представитель самой безбожной власти - большевиков, и А. В. Луначарский, первый советский нарком просвещения, назвал марксизм «четвертой великой религией, созданной еврейством», нисколько не порицая, а продолжая мистическую нить Моисей-Христос-Маркс в еврейскую первоглубину, к Аврааму.

Изречение Ф. Кана Солженицын перенял у В. С. Манделя и, положив его в основу, использовал для объяснения революционности евреев как их урожденную предрасположенность, ставя это евреям в укор. В этом пункте наиболее сказалась недостаточная духовная оснащенность Солженицына в категории Бердяева: во-первых, Солженицын всецело уравнивает ленинизм (русский большевизм) с марксизмом, против чего категорически возражал Бердяев (Н. А. Бердяев писал о Ленине: «Он совершал революцию во имя Маркса, но не по Марксу, Коммунистическая революция в России совершалась во имя тоталитарного марксизма, марксизма как религии пролетариата, но в противоположность всему, что Маркс говорил о развитии человеческих обществ» (1990, с. 88). Известны крылатые слова Бердяева, что русский коммунизм есть смесь Маркса со Стенькой Разиным), и, во-вторых, в еврейской поступи от Авраама до Маркса Солженицын видит только предрасположенность евреев к революции, не отделяя созидательную от разрушительной, собственно революционной, деятельности. У Солженицына отсутствует бердяевское понимание о конструктивном и деструктивном началах человеческого духа. На последующих страницах будет сделана попытка объяснить феномен повышенной революционности евреев русской Формации с учетом данных обстоятельств.

Но если этот пункт сигнализирует об упущении в духовном самовоспитании русского писателя А. И. Солженицына, то американский аналитик С. Резник тут в полную силу демонстрирует свое служебное несоответствие, настойчиво растоптав все еврейское сокровенно-мистическое достояние. Резник комментирует слова Ф. Кана: "Библейский Моисей - племенный вождь, освободивший из рабства свой народ (племя) - превращается в поборника прав человека (индивидуальных свобод), о чем, конечно, он не имел ни малейшего понятия. Рабовладельческий Рим, распявший Иисуса Христа, превращен в капиталистическое государство. А сам Иисус, проповедовавший то ли всепрощение и смирение (согласно одному из наиболее принятых толкований), то ли звавший к народному восстанию против Рима (согласно другому распространенному толкованию), то ли как-то сочетавший эти две крайности, становится проповедником коммунистических манифестов, которые, конечно, ему не могли и присниться. И, наконец, истинный автор коммунистического манифеста, немецкий выкрест-антисемит, считавший евреев наиболее полным воплощением ненавистной ему буржуазности, преображается в подобие прорицателя, странствующего по Иудейской пустыне" (2003, с. 147). Таким образом, методологическая позиция С. Резника, взятая как эталонный показатель познавательной продуктивности фактологического мировоззрения, воочию может считаться провалом историко-литературной критики, ибо наибольшее, что эта методология может привнести в сферу еврейской тематики, это - воинствующее невежество, поучительный образец которого проиллюстрировал С. Резник не только в случае с Моисеем, Иисусом Христом и Карлом Марксом.