Согласно великому каббалисту рабби Ицхаку Лурия Ашкенази (XVI в.), следует «соблюдать в Песах все строгости, какие только возможны», так как «тот, кто тщательно оберегает себя от хамеца во время праздника Песах, может быть уверен, что не согрешит в течение всего года». А это, в свою очередь, означает, что человек, сумевший досконально соблюсти все предписания Песаха, не поддастся сидящей в нем силе хамеца и на протяжении всех следующих месяцев.

Именно поэтому различные направления иудаизма выдвигают самые различные предписания, призванные избежать ошибок связанных с квасным пасхальным запретом. Так, некоторые каббалисты настаивают на том, что в Песах не стоит есть даже мацу - за исключением тех дней, когда ее предписано есть Галахой (то есть в день пасхального седера и в последний день праздника, когда еврей обязан произнести за столом благословение на хлеб). Во все остальные дни они рекомендуют своим ученикам питаться исключительно картошкой.

В ряде хасидских общин предписано есть лишь сухую мацу и категорически запрещено обмакивать ее за обедом в бульон или соус. Те, кто ввел этот запрет, исходили из того, что в пекарне на готовую мацу могло попасть немного мучной пыли, которая, соприкоснувшись с жидкостью, превратится в хамец. Исходя из этих же соображений, они категорически запрещают вообще готовить какие-либо блюда из мацовой муки и прежде всего кнейдлах - мучные шарики, которые принято класть в мясной бульон.

Однако в большинстве даже ультраортодоксальных еврейских общин эти запреты считают безосновательными, с удовольствием крошат мацу в бульон, делают кнейдлах и другие блюда.

И потому сказано в кратком кодексе еврейских законов «Кицур Шульхан Арух»: «Каждый имеет право сам решать, какого уровня кошерности пищи ему придерживаться в Песах и с какой степенью строгости следовать обычаям, связанным с Песахом. Поэтому в Песах не принято угощать друг друга чем-либо или одалживать посуду, а в случае отказа обижаться не нужно. Несмотря на то что наши мудрецы высоко ценят гостеприимство и доброе отношение к ближнему, в данном случае обычай оттесняет букву закона в Торе».

Таким образом, если еврей приглашает кого-то в гости на Песах, то он может натолкнуться на отказ, так как для того, кого он приглашает, его дом и стол именно в дни Песаха может оказаться недостаточно кошерным. Ну, а если он сам к кому-то пришел в гости, то ему ни в коем случае не стоит проявлять какую-либо инициативу, а нужно попытаться следовать тем правилам, которых придерживаются хозяева этого дома.

По следам кровавого навета

.Поэт Игорь Губерман любит рассказывать в кругу друзей относительно недавнюю историю, имевшую место быть на территории Германии.

Не секрет, что в эту страну в 90-е годы уехали сотни тысяч бывших советских граждан, причем не только урожденные немцы, но и евреи, а также те, кому тем или иным путем удалось себя за таковых выдать. И вот в Германии появляется представитель Сохнута,^[46] которому, как водится, поручено уговорить немецких евреев переехать в Израиль. На прием к нему

записывается женщина, но очень быстро выясняется, что ни в какой Израиль она ехать не хочет. Хочет же она, чтобы этот гость из Израиля подтвердил, что она - самая что ни на есть настоящая еврейка, а то гад-раввин в синагоге этого факта упорно признавать не желает и подозревает, что она попросту купила поддельные еврейские документы, чтобы попасть в Германию. А так как раввин ее еврейкой не признает, то она, соответственно, не может получать ту помощь, которую получают от общины другие нуждающиеся евреи города.

- Между тем, - горячо заявила женщина, - мамка моя была самой что ни на есть натуральной еврейкой, и в Песах она даже пекла дома мацу.

Если до этого представитель Сохнута слушал свою визитершу вполуха, то на этом месте он встрепенулся, так как прекрасно знал, что не такое уж это простое и легкое дело - печь мацу, да еще в домашних условиях.

- Да?! - удивленно сказал он. - И как же она это делала?

- Ну, как - как обычно! - ответила она. - Брала муку. Заливала ее водой. Добавляла немножечко крови.

Насколько мне известно, Губерману еще никогда не удавалось досказать эту историю до конца - до ответа эмиссара Сохнута. После фразы о том, как мать этой женщины добавляла в мацу немножечко крови, слушатели начинают просто валиться от хохота.

Между тем все это далеко не так смешно, как кажется, особенно для еврея.

Впервые я столкнулся с этой грязной выдумкой, когда мне было лет десять. Я в очередной раз приехал на летние каникулы к бабке на Украину, в маленький городок Прилуки, и как-то поздно вечером я сидел в темноте со своими сверстниками-украинцами, и мы, понятное дело, говорили о «страшном». Сначала разговор шел о «Черной Руке», «гробе на колесиках» и прочих страстях, а потом перекинулся на «религиозные» темы: о том, что в старой церкви, из которой сделали склад, водятся черти; о том, что покойный Мыкола по ночам является своей жене, и кое-кто даже видел, как он в полночь, весь в белом, идет к своему дому с кладбища.

Словом, ничего интереснее, страшнее и слаще мне до того слушать не приходилось. И тут Ритка, в которую я успел за три летние недели по уши влюбиться, спросила, обращаясь ко мне:

- А, мабуть, правду кажуть, шо вы на свою пасху ребеночка убиваете и кровь его в тесто ложите?!

В последующие годы мне не раз и не два задавали теми же или чуть другими словами этот же вопрос. Помню, как моя сокурсница по университету, вроде бы вполне вменяемая девушка, выросшая в городке, где половину населения составили евреи, сказала:

- Мы с вашими живем душа в душу, но когда близко ваша пасха, никто детей на улицу не выпускает: все знают, что вы с ними делаете!

Уже потом, когда судьба забрасывала меня в города и села русского Нечерноземья и Северного Кавказа, я слышал рассказ о добавляемой в мацу крови от взрослых, степенных женщин, искренне веривших в то, что они говорили. Одна из них уверяла меня, что евреи добавляют кровь христианских младенцев в мацу «в лечебных целях». И именно этим она объясняла то, что исчезновения детей крайне редки: крови, дескать, евреям нужно совсем немного, капелька на целый чан теста, вот они и убивают одного ребеночка, собирают его кровь в бочку, а затем один кагал^[47] делится этой кровью со всеми кагалами, которые живут в округе.