Итак, мы видим, что у названных туземцев предрассудок о вреде кипячения молока основан на симпатической магии. Молоко, даже отделенное от коровы, не теряет своей жизненной связи с животным, так что всякий вред, причиненный молоку, симпатически сообщается корове. Отсюда кипячение молока в горшке равносильно кипячению его в коровьем вымени, то есть иссяканию самого его источника. Такое объяснение подтверждается поверьем марокканских мусульман, у которых, впрочем, запрещается кипятить коровье молоко только в течение определенного времени после отела. Они полагают, что «если при кипячении молоко сбежало и попало на огонь, то у коровы заболеет вымя, либо она перестанет доиться, либо молоко ее будет нежирным. Если же молоко случайно попадет в огонь, то корова или теленок, скорее всего, околеет.»

Приведя множество таких примеров, Фрэзер вроде бы окончательно убеждает и себя, и читателя в том, что заповедь «Не вари козленка в молоке матери его» является отголоском самой что ни на есть пещерной, первобытной симпатической магии и незачем к этому делу примешивать Господа Бога. Однако, будучи честным исследователем, Фрэзер понимает, что встречающийся у многих отсталых племен запрет на кипячение молока все же не равнозначен еврейскому запрету. Ведь Пятикнижие отнюдь не запрещает кипятить молоко; более того - многие молочные блюда еврейской кухни делают процесс кипячения молока неизбежным. Нет, Пятикнижие запрещает именно варить козленка в молоке.

И, понимая неизбежность такой постановки вопроса, Фрэзер дает весьма невнятный и вместе с тем довольно изящный ответ на него, основанный уже не на этнографических фактах, а большей частью на его собственных домыслах: «Подобным опасением повредить основному источнику пищи могла быть продиктована древняя еврейская заповедь „Не вари козленка в молоке матери его". Но такое толкование предполагает запрещение варить козленка во всяком вообще молоке (именно так трактует эту заповедь иудаизм, но Фрэзер не удосужился это узнать - П. Л.), потому что коза при кипячении ее молока одинаково подвергается порче, независимо от того, была ли она матерью сваренного козленка или не была. Специальное объяснение о молоке матери можно объяснить двояким образом: тем, что для данной цели фактически употреблялось обыкновенно материнское, а не другое молоко, или же тем, что в таком случае порча козы представлялась еще более вероятным последствием, чем во всяком ином. В самом деле, здесь коза связана с горшком, где варится и ее козленок, и ее молоко, двойными симпатическими узами, а потому опасность потерять молоко, если не саму жизнь, от огня и кипячения вдвое больше для матери козленка, чем для чужой козы.

Но спрашивается, если речь идет об отрицательном отношении к собственно кипячению молока, то почему в заповеди вообще упоминается о козленке? Ответ на это вопрос дают, быть может, нравы племени баганда. Здесь сваренное в молоке мясо считается очень лакомым блюдом, и проказники-мальчишки, да и взрослые беззастенчивые люди, больше думающие о личных удовольствиях, чем о благополучии стад, часто исподтишка дают волю своим греховным вожделениям и угощаются этим запретным кушаньем, равнодушные к печальной участи, ожидающей бедных коров и коз. Таким образом, еврейская заповедь «Не вари козленка в молоке матери его», возможно, была направлена против такого рода лиходеев, чье тайное обжорство осуждалось общественным мнением как серьезная угроза главному источнику пищи.»

В той же симпатической магии Фрэзер видит причину еврейского страха перед запретом смешения мясной и молочной пищи: «Представление некоторых пастушеских племен о существовании прямой физической связи между коровой и ее молоком даже после отделения его от животного завело их так далеко, что у них запрещается соприкосновение молока с мясом или овощами, каковое, по их мнению, может повредить корове. Так, масаи всячески стараются изолировать молоко от мяса, убежденные в том, что всякое соприкосновение между ними приводит к заболеванию коровьего вымени и истощению молока у скотины.»

Впрочем, трудно понять, зачем Фрэзеру понадобилось так далеко ходить за примерами. Еврейские источники не отрицают, что некоторые принципы кашрута были известны и соблюдались еще праотцом еврейского народа Авраамом. Подтверждение этому они находят в сцене, описывающей, как Авраам принимал трех своих гостей, не подозревая о том, что они являются не людьми, а ангелами Всевышнего: «И взял Авраам сливочного масла, и молока, и теленка, которого приготовил, и поставил перед ними, а сам стоял подле них под деревом.»

«Сначала были поданы молочные блюда, которые не требовали долгого приготовления, а потом мясо», - комментирует эту фразу Торы Раши, подчеркивая, что Авраам не допустил в ходе трапезы смешения мясного с молочным.

Но и проживавшие относительно неподалеку от евреев и также занимавшиеся скотоводством греки также избегали смешивать мясное с молочным, считая это омерзительным. Не случайно у Гомера (правда, стоит вспомнить, что Гомер творил в период, когда у евреев уже существовало централизованное и развитое государство!)

Одиссея повергает в ужас не только то, что циклоп поужинал его товарищами, но и то, что после такой «мясной» трапезы одноглазый людоед спокойно выпил неразбавленное молоко:

Он свирепо взглянул, ничего не ответив, Быстро вскочил, протянул к товарищам мощные руки И, ухвативши двоих, как щенков, их ударил о землю. По полу мозг заструился, всю землю вокруг увлажняя, Он же, рассекши обоих на части, поужинал ими, — Все без остатка сожрал, как лев, горами вскормленный, Мясо, и внутренность всю, и мозгами богатые кости.

Горько рыдая, мы руки вздымали к родителю Зевсу, Глядя на страшное дело, и что предпринять нам, не знали. После того как циклоп огромное брюхо наполнил Мясом людским, молоком неразбавленным ужин запил он И посредине пещеры меж овцами лег, растянувшись.

Объяснение заповеди «Не вари козленка в молоке матери его» искали, разумеется, и выдающиеся еврейские философы, и толкователи Писания. Рамбам,^[17] к примеру, высказывал на страницах своих сочинений идею, довольно близкую той, которую спустя столетия после него выскажет Фрэзер, и вместе с тем прямо противоположную. По его мнению, обычай варить мясо молочных козлят, ягнят и т. д. в молоке был чрезвычайно распространен в древности у языческих народов. И выдвигая в качестве категорической заповеди призыв «Не вари козленка в молоке матери его», еврейская Тора еще раз предостерегала евреев от идолопоклонства и использования каких-либо форм язычества в своей жизни. Мнение Рамбама подтверждается историками: обычай варить теленка или козленка в молоке и в самом деле был распространен у многих древних народов Европы, веривших, что такое варево, будучи вылито на землю, способствует ее плодородию.

Эта гипотеза Рамбама и в самом деле многое объясняет - например, почему в первый раз этот запрет упоминается в отрывке, повелевающем праздновать праздники начала и окончания сбора урожая. Понятно, что именно в эти связанные с землей праздники у евреев мог возникнуть соблазн позаимствовать какие-то обычаи и суеверия у язычников и усесться за котлом, в котором мясо козленка варилось в молоке козы. И потому сама заповедь выглядит как бы оторванной от всего предыдущего текста, она носит скорее не буквальный характер, а представляет собой некий призыв к еврею: не делай той мерзости, которую делают языческие народы, ни в коем случае не уподобляйся им. Таким образом, в отличие от Фрэзера, Рамбам был убежден, что данная заповедь не только не является отголоском язычества, но и, наоборот, призвана заклеймить идолопоклонство и противопоставить евреев язычникам.

В ряде комментариев встречается и другое объяснение этого запрета, истолковывающее процесс приготовления мяса животного в молоке его матери как нечто противоестественное, несовместимое с понятиями о нравственности и гуманизме. Сторонники такого взгляда связывают данный запрет с другими законами Пятикнижия, требующими гуманного отношения к животным, - например, с запретом отгонять от гнезда птицу, сидящую на яйцах, брать из гнезда птенцов вместе с птицей-матерью, забивать корову и рожденного ею теленка в один день и т. д. Они обращают внимание на то, что инстинкт материнства - это единственный альтруистический инстинкт, присущий животным, и варить детеныша в молоке его матери, выработанном для того, чтобы этого детеныша вскармливать, является, по сути дела, кощунством, преступлением против

материнства как такового. Но и с этой точки зрения призыв «Не вари козленка в молоке матери его» имеет прежде всего символический смысл: не кощунствуй, не преступай все мыслимые и немыслимые границы жестокости, не смешивай совершенно несовместимые друг с другом понятия и сущности.

Именно так - исключительно символически - и понимаются эти слова большинством христианских мыслителей. Однако иудаизм, подчеркивая, что существует несколько уровней понимания Писания^[18] (в том числе, и символический), всегда настаивал на том что это не означает, что кому-то разрешено пренебрегать уровнем «пшат», то есть самым простым, буквальным смыслом текста. И значит, заповедь «Не вари животное в молоке матери» должна пониматься также и буквально и в этом, буквальном смысле самым скрупулезным образом исполняться. Тем более что она относится к категории «хуким», то есть, как бы мы ни старались, ее истинный смысл останется от нас сокрытым - мы можем лишь догадываться о нем - и не более того, понимая одновременно, что речь идет о неком адресованном только евреям фундаментальном законе нашего мироздания, нарушение которого чревато самыми катастрофическими последствиями.