|
С самим Склифосовским произошел «несчастный случай». Не смертельный — моральный. Импульсивный профессор выступил перед международной аудиторией с опасным, непродуманным предложением. Это случилось в 1894 году в Риме на знаменитом XI Медицинском конгрессе в присутствии 750 делегатов. В то время все образованные люди стали внимательно следить за успехами ученых-медиков: так, английский врач Дженнер научил предохраняться от оспы, француз Луи Пастер в один миг избавил человечество от бешенства. А итальянский врач и юрист Чезаре Ломброзо выпустил книгу с забавным названием «Гениальность и помешательство». Молодой ученый, соединив социологию и правовой анализ, основал новую науку — «психология масс». По его утверждению, в некоторых типах семей существует наследственная склонность к преступлению, передающаяся потомкам.
На конгрессе в Риме не было участника популярнее, чем делегат, прибывший из России, — шумный, бойко говоривший на всех языках Николай Склифосовский. За пять лет до этого он познакомился и с председателем конгресса — великим Рудольфом Вирховом: работал в его клинике. В Рим впервые приехала огромная делегация врачей из России, равная американской — двести человек! Среди участников особенно выделялся сам Склифосовский — о нем знали во многих странах по его кипучей, смелой деятельности и научным достижениям на родине. На втором заседании его прорвало: хорошенько не подумав, он вдруг вышел на кафедру и , широко раскинув руки, радостно, восторженным голосом пригласил всех участников собраться вместе в Москве в 1897 году на следующий врачебный конгресс. Сначала сказал по-немецки, потом по-французски и по-английски: мол, Первопрестольная — большой город, в нем найдется место для всех! Участники бурно захлопали. Всем понравилась эта идея, медикам определенно захотелось побывать в огромной, загадочной стране. Потом в зале вдруг остыли, зароптали, заговорили между собой, а потом и с кафедры — вспомнили, что тогда не приедет, например, итальянский делегат Ломброзо. Потому что он вовсе не итальянец, а еврей. И Герман Сенатор, который столь успешно продвигается в изучении сахарной болезни. И почтенный гистолог, тоже участник конгресса Карл Вейгарт. Вообще в Россию, в Москву не сумеет приехать значительная часть дружного врачебного мирового сообщества. Потому что они евреи. Их отправят обратно, потому что въезд всем им в Первопрестольную запрещен. Более того, в Российской империи евреев не принимали в местные университеты. Чтобы получить специальность врача, они уезжали учиться в Германию, Швейцарию, Австрию.
Николай Склифосовский с юности знал о пристрастии евреев к медицине, требующей особого таланта. После окончания Московского императорского университета он сначала жил в Одессе — работал в городской больнице. Самыми надежными помощниками у него были именно евреи. И в Киеве, где он после двухлетнего скитания по заграничным лазаретам и госпиталям устроился на кафедру хирургии медико-хирургической академии.
Приглашение врачей на следующий конгресс в Москву Николай Склифосовский, конечно, предварительно согласовал с властями. Но в спешке не подумал о главном: в самом деле, впустят ли всех участников конгресса в Москву? Больше всех горячился почтенный Рудольф Вирхов, признанный всем миром ученый, депутат германского бундестага. Он заявил коротко и ясно: «Если будет какое-либо различие в отношении к евреям, ни один немецкий врач на конгресс не приедет».
В Россию Склифосовский вернулся обеспокоенный, ругая себя за то, что в Риме поступил так опрометчиво — позабыл о существовании «русско-еврейского вопроса». С ним, действительно произошел «несчастный случай»!
Он же хорошо знал, что российский военный министр Ванновский циркуляром от 10 апреля 1882 года установил «норму» подготовки евреев-врачей: «В военном ведомстве их число не должно превышать пяти процентов, а на высшие должности евреев вовсе не назначать».
Волею самого царя для евреев была введена процентная норма приема в высшие учебные заведения. Первой была медико-хирургическая академия. Не потому ли, что именно там скопилось изрядное число профессоров-иудеев, а самым заметным из них был человек с вызывающе еврейско-библейской фамилией: Манассеин. Министр подозревал, что именно из-за него в академии собралось так много представителей этого «опасного» племени, искавших любых способов стать врачами.
Прибыв в Россию, Склифосовский сразу поехал в Петербург — говорить с высшими властями. Тогда он познакомился с дочерью великой княгини Елены Павловны — тоже Еленой и тоже великой княгиней. И дал ей обещание после московского съезда стать директором клинического института, основанного ее матерью и носившего ее имя. Потом вернулся в Москву — говорить с генерал-губернатором, великим князем Сергеем Александровичем. Важный брат покойного Александра II, дядя нового царя, став первым человеком в Первопрестольной, возжелал немедленно очистить ее от евреев. Согласившись на аудиенцию, генерал-губернатор спросил Склифосовского, сколько же прибудет в Москву разом представителей нелюбимой им нации. Николай Васильевич не знал — такого учета никогда не велось.
Прерываясь, переговоры заняли две недели. В Москве шептали, что до генерал-губернатора дошли статьи в немецких газетах с недоброжелательными высказываниями Вирхова о российских порядках, и слух о том, что великая княгиня просила знаменитого врача возглавить клинику, носившую имя ее покойной матери. Генерал-губернатор сожалел, что Склифосовский дал ей слово, и , стало быть, уедет из Москвы. Но московский владыка просил посетителя сначала завершить в Первопрестольной начатую им работу по созданию клиник на Девичьем поле (они существуют и сейчас). Дав, наконец, согласие и прощаясь, великий князь спросил: «А где будут жить приезжие евреи? Поместятся ли они там все?» Генерал-губернатор имел в виду Глебовское подворье в Зарядье, где издавна было положено проживать российским евреям, которые получают разрешение на временное проживание в Москве. «Естественно, в гостиницах! А если не хватит — на постоялых дворах!», — ответил посетитель.
И , действительно, врачи, съехавшиеся со всего мира в первых числах августа 1897 года на конгресс в Москву, жили в гостиницах «Дрезден», «Эльдорадо» — на Тверской, в «России» — на Петровских линиях, на Покровке, в новом четырехэтажном «Гранд-отеле» на Воскресенской площади и во многих других. Впервые в медицинском конгрессе участвовали врачи из Чили, Сальвадора, Японии, Турции... В московских гостиницах вдруг заговорили на многих языках. Некоторые участники — даже из разных стран — общались на идише. Чуткие хозяева думали, что они говорят на испорченном немецком.
Склифосовский, конечно, не обманул, сказав в Риме, что в Москве гостиниц много. Однако не так много, чтобы поместить 7500 гостей. Некоторые все-таки жили на постоялых дворах. А Чезаре Ломброзо — в двухэтажном доме № 7 на Кузнецком мосту — в этом же доме квартиру снимал сам Склифосовский.
Чезаре Ломброзо утром в пятницу сделал доклад «О новых завоеваниях психиатрии», а вечером вышел на улицу, нанял извозчика, показал ему написанный Склифосовским листок с адресом: Спасоглинищевский переулок, дом Татьяны Ивановны Рыженковой, и поехал в синагогу. Там Ломброзо среди просто одетых богомольцев неожиданно встретил многих участников конгресса. Даже тех, о которых не догадывался, что они единоверцы. Они брали с полок еврейские книги, раскрывали и в такт молились. А после молитвы приняли участие в торжественной субботней трапезе.
Москвичи долго обсуждали события конгресса. Образованные люди — потрясающий доклад Ивана Павлова. Бульварная газета «Московский листок», которую читали дворники, написала о том, что местные евреи без всяких затруднений о чем-то разговаривали со странно одетыми иностранцами. О чем? Известное дело: наверное, «замышляли какой-нибудь новый заговор».
«Алеф»
|
