РАЗГОВОР С ЛАРИСОЙ ТРЕМБОВЛЕР

НАТАША МОЗГОВАЯ

Начало в № 10(77)

— Насколько тюрьма изменила Амира?

— За восемь с половиной лет, проведенных в таких условиях, человек не может не измениться. Он человек очень религиозный, и это его держит, потому что вообще давление на него очень серьезное. Скажем, его камера оборудована четырьмя видеоустановками, которые работают круглые сутки, — якобы для того, чтобы он не покончил с собой или не сбежал. О каком бегстве может идти речь, когда человек сидит за тремя бронированными дверьми, и это внутри тюрьмы?

— Так что, «она его за муки полюбила»?

— Нет, это не тот случай. Речь никоим образом не идет о сломленном человеке.

История наших отношений началась с того, что было желание помочь человеку в ситуации «все против одного». Сначала мы связались с его семьей, потом стали переписываться с его братом, потом с ним самим.

— Говорили, что вы познакомились с Игалем Амиром, когда он преподавал иврит от МИДа в России.

— Нет, этого не могло быть — я в Израиле с 1989 года, а он ездил преподавать иврит в 93-м. Когда мы только начали переписываться, в какой-то момент он сам думал, что мы пересекались где-то в России — но нет, мы не были знакомы. Он долго рассказывал мне о Звенигороде, с какими-то подробностями, которые мне было очень интересно слушать. Там он научился немного говорить по-русски и мог с грехом пополам какие-то вещи выразить не на уровне душевного разговора... Но сейчас он может уже говорить и читать. Медленно, со словарем, но может. Вообще в тюрьму я ему приносила много переводов с русского... Булгакова — «Мастера и Маргариту», «Белую гвардию», Тургенева, Достоевского, Чехова, Солженицына, воспоминания Надежды Мандельштам, Набокова, что-то по русской истории.

— Как вообще личные отношения могли сложиться в такой обстановке?

— Мы были знакомы по письмам с начала 1997 года. Потом я получила разрешение на свидания с ним. Вначале мне было легче абстрагироваться — когда в камере сидит тюремщик, которого я встречу на улице и не узнаю — про него легче забывать. А когда тот же человек сидит там из раза в раз, он уже знакомый и становится в какой-то степени участником самых личных бесед. Все свидания проходят в его камере, он же из своей камеры не выходит. Разве что в суд.

— Как вообще можно предложить руку и сердце в окружении четырех видеокамер и двух тюремщиков?

— Если представляется (смеется), что там была сцена, когда Игаль становится на колени в тюремной камере в присутствии надзирателей — такого не было. Вообще это не сводится к конкретной сцене. Это какое-то развитие отношений. Ограничения двояко работают, с одной стороны, такое количество препятствий — и с другой, когда, несмотря на все это, возникает что-то человеческое. Когда люди, которые пришли из совершенно разных миров — в какой-то степени, дальше просто некуда, и, несмотря на это, устанавливается человеческое общение — это производит совершенно потрясающее впечатление. Когда возникает что-то такое подлинное, настоящее, несмотря на бесконечные ширмы и экраны...

— Вы согласились сразу?

— Нужно быть человеком ненормальным или крайне легкомысленным, чтобы не понимать все трудности, которые связаны с подобным решением. Это было очень и очень трудно. Возможная травля была одним из обстоятельств, которым я не могла пренебречь — я все-таки мать четырех детей. Я понимала, что я взваливаю на себя чрезвычайно тяжелое бремя, но я приняла это решение с открытыми глазами.

— Вас не смущает, что эти отношения поставили вас на одну доску с «Фан-клубом Игаля Амира»?

— Ну, были какие-то девочки из разрушенных семей, с трудными, исковерканными биографиями, которые писали ему письма. Я с ними не дружу, но встречала их, когда они приезжали домой к матери Игаля. Кому-то из них ему даже удалось помочь, — одну удалось отвлечь от каких-то сомнительных компаний, другая вернулась в школу.

— А приписываемые вам цитаты, вроде: «Его добивались многие женщины, но Игаль выбрал меня»?

— Одному из моих друзей (смущенно смеется) даже позвонила мама из Германии, сказала, что это было напечатано там в какой-то русскоязычной газете, с фотографией... Честное слово, я никогда не говорила: «Он выбрал меня».

— Говорилось, что вы «человек не от мира сего», что вы рано вышли замуж, и вот теперь, в сложной ситуации после развода, Амир, как доминантная личность, вынудил вас пойти на этот шаг. Были сообщения о том, что вы не согласны выйти замуж без права на уединение, потом — что согласны... То есть сложилось ощущение, что вы сами не знаете, чего хотите, и что вами легко манипулировать.

— В каждом интервью есть элемент стриптиза, но я не знаю, что вам ответить на этот вопрос. Конечно, никакого давления со стороны Игаля не было. Он очень волнуется за меня в этой ситуации и нисколько не уходит от ответственности, но это было мое решение.

— Он для вас кто?

— Даже литературный персонаж трудно охарактеризовать в двух словах...

— Ну, для большинства граждан Израиля определение достаточно простое...

— Ну да, «ангел смерти», «сатана в человеческом обличье», «худший преступник в истории еврейского народа»... Я знаю его хорошо — может быть, лучше, чем кто бы то ни было. И, безусловно, для меня он не имеет ничего общего с тем образом чудовища, который ему создали — с этими обсуждениями его «улыбки, которая режет как нож», рекомендациями посадить его за тонированное стекло, «чтобы мы его не видели»...

Да пожалуй, он для меня все вместе — любовь, судьба, мой крест или, скорее (смеется), мой Маген-Давид.

— Изменились ли ваши отношения с семьей Амира после сообщения о свадьбе? По их словам, для них это было неожиданностью.

— У меня всегда были с ними очень хорошие отношения. Иногда я провожу у них шабат. Периодически общаемся с его родителями, сестрами, братьями... Периодически навещаю в другой тюрьме его брата Хагая.

— Хоть что-то положительное для вас в этой свадьбе есть?

— Ну, это звучит как парадокс — свадьба по определению радостное событие. Есть ситуация, которая связана с массой очень тяжелых обстоятельств, но это не заслоняет главного. Человеческие отношения остаются, и как бы тяжело, дико и абсурдно не было все, что вокруг этого накручивают, — тем больше они ценятся.

Моя личная ситуация на житейском уровне, конечно, нестандартная. У меня четверо детей, и я стараюсь строить свой день так, чтобы как-то успевать какое-то количество необходимых вещей. И если вы меня спрашиваете, получаю ли я удовольствие от взятия барьеров и нравится ли мне такой спорт — нет. Я человек неспортивный, и в этом смысле тоже. Если бы у меня был выбор, я бы предпочла через барьеры не прыгать.