РАЗГОВОР С ЛАРИСОЙ ТРЕМБОВЛЕР

НАТАША МОЗГОВАЯ

Тем вечером раздался звонок из редакции. «Поезжай в Иерусалим, там одна девица собирается выйти замуж за Игаля Амира, — и добавили многозначительно, как будто именно это являлось исчерпывающим объяснением намерения выйти замуж за человека, убившего премьер-министра Ицхака Рабина. — Кажется, она русская. Какая-то Лариса — не то Тирлимблер, не то Тирлимбобер, не то Тримбоблер...».

18 января 2004 года дом Ларисы Трембовлер был окружен неприступным кордоном журналистов, которые намеревались держать осаду всерьез и надолго. Тем неожиданней было, когда, позвонив ей домой, — кто-то взял трубку, и на том конце провода женский голос представился «Ларисой». Мы сидим в той самой пережившей «блокаду» иерусалимской квартире, заваленной книгами и детскими игрушками.

«Эту свадьбу можно провести только в одном месте: в бассейне крови» (Далья Ицик, председатель фракции «Авода», 18.01.04).

«Я ожидала того, что будет огласка, — Лариса говорит все тем же вежливым и таким тихим голосом, что меня подбивает попросить ее воспользоваться мегафоном. — Началось все с высказываний отдельных политиков, которые призывали проклятья на мою голову и на голову нашего будущего потомства... Потом в управлении тюрем собрали пресс-конференцию и объявили, что они сделают все, что в их силах, чтобы эта свадьба не состоялась. Одна за другой появлялись публикации о том, что они пока не знают, как запретить свадьбу, но при этом старательно ищут для этого юридические основания. Поражает, что подобные вещи декларируются открыто — мол, «вообще-то мы не запрещаем заключенным жениться, но мы очень не хотим дать Игалю Амиру жениться. У нас пока нет юридических обоснований, но мы их поищем и, может, что-то найдем».

Атмосфера первых дней после публикации превзошла все мои ожидания. Три дня дом был осажден журналистами, и я не могла выйти из квартиры, — соседи помогали, приносили продукты. Когда сюда пришли люди со Второго канала брать у меня интервью, — это была просто боевая операция. В какой-то момент кто-то из тех, кто был у меня в квартире, обратил внимание на то, что жалюзи немного приподняты, и кто-то из фотографов пытается засунуть внутрь камеру и сфотографировать квартиру. Я быстро подскочила и закрыла эту «брешь в обороне»...

При этом я дико боялась в эти дни, когда постоянно барабанили в дверь, что дети откроют. Они не понимали, почему я держу дверь на замке: «Мама, почему ты им не открываешь, это так некрасиво — люди же стучат, они хотят войти».

О том, насколько «свадебный фестиваль им. Игаля Амира» достал соседей, свидетельствовал отчаянный плакат, вывешенный в одном из подъездов: «Нету тут никакой Ларисы Трембовлер!».

— «Как вам не стыдно» — говорили?

— Ну, были какие-то несколько звонков с руганью и проклятьями: «Мы сейчас приедем и с тобой расправимся». Ну, испугалась я... Но вообще в нашем случае мне трудно понять, где проходят границы дозволенного. Можно ли считывать сообщения с автоответчика моего личного мобильного телефона и публиковать их в газете? Этот факт имел место уже два раза.

Никаких государственных тайн там не было, — было сообщение, носящее довольно личный характер. Когда я увидела его в газете, то была в некотором шоке.

Я, конечно, не жертва в том смысле, что я не ощущаю себя несчастной, преследуемой, травимой, но кампания, которая тут ведется — просто выходит за пределы нормального цивилизованного общества, в котором мы, как я надеялась, живем.

— Дочь покойного премьера, Далия Рабин-Философ, после сообщения о вашей свадьбе слегла в больницу. Каково вам было читать об этом?

— Ну, никто не спрашивал, что я чувствую, когда мне желали «несчастья» и так далее. Та истерическая атмосфера была совершенно неоправданна.

«Попытка правых сравнить Игаля Амира с другими убийцами — пощечина общественности. Он убил национального героя, и мечту о нормальном государстве» (Песах Аарон, читатель из Кирьят-Моцкина, 25.01.04).

— Вас удивила подобная реакция?

— В какой-то степени я была к этому готова, и понимала, на что шла. Имя Игаля Амира в израильском обществе окружено такой разветвленной системой запретов и табу, что любое упоминание о нем, любая степень приближения чревата тем, что тебя обвинят в поддержке убийства, насилия и в радикальных взглядах. Нам, выходцам из России, ясно, что есть разница между поступком, который продиктован какими-то идеологическими соображениями — в данном случае, это попытка остановить процесс, представлявшийся гибельным для множества израильтян, — и чисто уголовными, — мести, корысти, жестокости и так далее. Для меня, на основании вынесенной оттуда ментальности, воспитания, тех образов в литературе, на которых мы росли, — разница между ними очевидна. Здесь же люди просто не делают это различие.

— Может, вы вообще воспринимаете себя женой революционера в ссылке?

— Нет, я никоим образом не чувствую себя ни женой, ни невестой декабриста, да и никакой другой патетической роли не играю. А риторика эта обусловлена тем, что, как мне кажется, выходцам из России разница, о которой я говорю, понятна, потому что у нас большой в этом деле опыт... Был в моей биографии такой эпизод — в университете, в середине 1980-х, мы занимались помощью политзаключенным. Я никогда не знала имени женщины, которой я посылала посылки с продуктами, — мне просто сказали, что есть женщина, осужденная за антисоветскую деятельность — и помогать ей некому.

— Осознаете ли вы отношение рядового израильтянина к Игалю Амиру?

— Любому израильтянину понятно, что его младшие братья и сестры ни в чем не виноваты, и призывать им отомстить — это недопустимо. И именно это привело меня тогда к его семье в Герцлию. И когда это же отношение бьет по мне — нет, этого я не понимаю.

Пожалуй, единственное, что спасло Ларису от более серьезной травли, была ее академическая степень. Магическое словосочетание «доктор философских наук», пусть на минуту, заставляло людей притормозить перед употреблением нелицеприятных эпитетов в ее адрес. Но тем не менее — связь с Игалем Амиром поставила под удар ее академическую карьеру.

— Ваши друзья сравнивают вашу ситуацию с репрессиями 1930-х в России.

— Я не большой любитель прямых параллелей. Но какие-то отдаленные реминисценции у меня возникали. Приведу пример: «Закон Игаля Амира».

Я не буду говорить о том, что закон, который носит персональный характер, вообще несколько странен с юридической точки зрения.

Но я помню, как один из членов Кнессета сказал: «Я не согласен с этим законом, но мне пришлось голосовать против моей совести, потому что иначе бы меня обвинили в поддержке убийства». Замечательно даже не то, что люди могут так поступать, — а то, что человек может совершенно откровенно в этом признаться.

Лариса: «Как я вернулась к религии? Вообще в те времена людей, вернувшихся к религии, было на всю Москву несколько десятков. Была эта самая 57-я матшкола, — хотя математику я всю свою жизнь терпеть не могла. Маму убедили, что это одна из немногих приличных школ, где существует какой-то нормальный круг общения. Параллельный класс, где учился мой бывший муж, в синагогу ходил, седер пасхальный делали. Я этими вещами начала интересоваться чуть ли не в 12 лет, сама что-то читала. Когда мы поженились в 1987-м, у нас была хупа, что тогда было достаточно большой редкостью. Так что вопрос отъезда в Израиль был совершенно естественным решением. Мы приехали в самом начале 91-го года. Я закончила биофак, но со своим дипломом биолога не работала ни дня.

— И как вы пришли в Израиле после математики и биологии к докторату по философии? Какова, кстати, тема доктората?

— Стыдно сказать, но какое-то время назад для того, чтобы ответить на этот вопрос, мне приходилось идти проверять... «Болезнь в еврейской и мусульманской средневековой философии: приближение к идеалу или препятствие на пути к нему?». Я пыталась выяснить, как люди в средние века смотрели на то, что делает с человеком болезнь — воспринимается ли она как наказание за грехи или это какое-то испытание. Когда изменяется тело, меняется ли душа, характер...

Пришлось тогда выучить арабский — учила его вместе с ивритом, было забавно учить один язык за другим, который я тоже практически не знала.

«Он красивый, у него очаровательная улыбка, и он совершил великий поступок» (поклонницы из «Фан-клуба Игаля Амира», Кирьят-Гат, 10.08.96).

— Возвращаясь к теме: для вас Игаль Амир — убийца?

— Игаль Амир преступил закон и получил максимальное наказание. Более того — это наказание еще стараются всячески усугубить. ...Но странно было бы ожидать, что я буду выступать с публичными обвинениями в адрес близкого мне человека.

— В 1997 году у беэр-шевской тюрьмы появилась русскоязычная девушка, выразившая желание выйти замуж за Амира. Впоследствии выяснилось, что она замужем. После того случая, ваша свадьба была воспринята с долей скептицизма.

— Я знаю, что меня считают либо сумасшедшей, либо аферисткой... Ну да, говорили, что у нас с бывшим мужем чуть ли не фиктивный развод, какие-то дикие рассказы о том, что мы ломаем эту комедию для того, чтобы пропиарить Игаля Амира. Но при этом в управлении тюрем заговорили о том, что на этом основании можно не разрешить свадьбу: их неожиданно стали серьезно волновать галахические аспекты семейных отношений.

— Но ваш муж после развода действительно продолжал жить в том же доме и газетчикам говорил, что эта свадьба — чуть ли не с его благословения.

— Действительно, на какой-то короткий промежуток времени мы, выяснив галахические аспекты этого вопроса, решили, что в качестве временного решения он может остаться в том же доме, в отдельной жилищной единице — с отдельным входом. Дело в том, что ситуацию с разводом мы какое-то время хранили в тайне, хотели подготовить к ней детей. И нам хотелось, чтобы в тот момент, когда будет огласка, — чтобы их отец был поблизости. Чтобы у детей не было ощущения, что снаружи — буря, и внутри тоже все рушится. Это продолжалось несколько дней, потом Веня ушел на резервистские сборы и по возвращению снял квартиру.

— Вы представляете будущее, ожидающее ваших общих детей, буде таковые появятся?

— Была пародия на меня, которую делала Орна Банай. И она в ответ на этот вопрос журналиста, который якобы берет у меня интервью, говорит «С   Б-жьей  помощью». Так вот, и я отвечаю — с  Б-жьей  помощью.

Все, что связано с Игалем Амиром, ассоциируется с участием в чем-то крайне негативном. И это создает ту атмосферу полного бесправия в его отношении. Скажем, когда была назначена дата суда, Игалю сказали, что время его телефонных разговоров сокращается с двух часов в день — до 15 минут. Любому заключенному полагается определенное количество минут в день для телефонных разговоров. На сегодняшний день Игаль Амир — единственный заключенный, пребывающий в полной изоляции. Но когда ему сократили время разговоров — не дали никаких объяснений. До каких пор? Как говорят, от забора и до обеда... Пока будет длиться суд, рассматривающий вопрос о нашей свадьбе.

— Вас не удивило, что левые политики пытались отстаивать право Игаля Амира на свадьбу?

— Нет, меня это не удивило. Я это уважаю. Это вопрос о том, насколько людям удается вывести проблему прав заключенного из контекста политизации, нагнетания чувств... Я пытаюсь хранить оптимизм и надеюсь, что суд все-таки решит этот вопрос.