ГЛАВНЫЙ ЕВРЕЙ УКРАИНЫ

БОРИС ХАНДРОС

Вспоминает Богдан Ступка: "В Нью-Йорке прошли два спектакля на огромной сцене театра Миллениум на Брайтон-Бич. Полторы тысячи людей. Два вечера - три тысячи зрителей. Открывала наши гастроли Бэл Кауфман - внучка Шолом-Алейхема. Она очень тепло говорила о наших корнях, об украинских связях Шолом-Алейхема.

Хороший у нас получился разговор. Я рассказал Бэл Кауфман о том, как любят Шолом-Алейхема в Украине. Как один из величайших актеров XX века Михоэлс, мудрый Соломон, охотно приезжал сюда, привозил свой театр, а когда Леся Курбаса - великого украинского режиссера, художественного руководителя "Березиля" - отстранили от театра и над ним нависли черные тучи ареста, приютил его, пригласил в свой театр. "Короля Лира" в ГОСЕТе ставил Курбас. Все эти месяцы жил у Михоэлса в коммунальной квартире.

... Тевье говорит с Богом, ведет свой диалог со зрителем. И не могу тут не отметить прекрасный перевод Миколы Зарудного. "Багатство віку не має", - сказано в Писании. "Нема хліба - нема науки, - говорит Тевье Мотлу. - Все суще створив Бог не за один день".

- Богдан Сильвестрович, актер, как Пигмалион Галатею, лепит своего героя. А герой? Скажем, тот же Тевье. Не оказывает ли он, в свою очередь, влияния на актера?

- Хороший вопрос. Знаете, когда готовишь какую-то роль, ты не уверен, что у тебя получится. Одолевают сомнения: достойна ли эта роль, чтобы люди ходили в театр, переживали, думали, восхищались? И чем больше я влезал в кожу Тевье, тем больше он влиял на меня. Это взаимно. Ты - ему, он - тебе. Вдруг начинаешь замечать в себе то, что находилось в подсознании, было где-то глубоко спрятано. И вдруг оно проявляется. Те же самые фибры души, что и в Тевье. Как относиться к жизни, к людям?

И это настолько на тебе и в тебе, что начинаешь чувствовать: он, Тевье, просто вытащил эти подсознательные, глубоко упрятанные инстинкты, и ты начинаешь понимать, как много у тебя общего с Тевье.

И после более чем трехсот спектаклей - у нас репетиции. Мы вводим нового актера, молодого. Дмитрий Чернов. Он будет играть Мотла. Страшно волнуется. Ему двадцать лет. В первый раз - на большой сцене. Я взял его из той же Днепропетровской школы. Там была замечательный педагог Пинская, которой уже нет.

Итак, я натянул свою кепочку, впрягся в воз (воз, в который впрягается Тевье, а не лошадь, мне кажется тоже отличной находкой франковцев - Б .Х.). И вот вся труппа сидит. А я впервые вслух произнес то, что во мне давно зрело: "Вот как Тевье тянет этот воз, так и я тащу свой воз всю свою жизнь. И на нем - моя семья, внуки. А теперь и театр на этом возу".

Я тяну свой воз, как Тевье. Только я не молоко развожу, а работаю в театре, играю. Но сыграть роль Тевье - это, поверьте, все равно, что самому впрячься в этот возок и по всей Киевской области развозить молочные продукты. Это такой же каторжный труд, как и тот, которым занимался Тевье.

Итак, все люди делятся на тех, кто везет свой воз, и тех, которые сидят на возу. Вот Менахем-луфтменш, "человек воздуха", спрашивает Голду: "Где вы берете такой изюм?" А Голда отвечает ему: "Это вы берете, а мы покупаем".

Вот и я всю жизнь покупаю... И тащу свой воз. Время мое расписано не на один год. Театр, премьеры, гастроли, съемки, поездки. Прилетаешь утром, а вечером - спектакль. Было на моем возу и Министерство культуры и искусств Украины.

- А каково было Тевье в министерском кресле?

- Мама сказала бы "добре", а я скажу "чудово". Что такое наша жизнь, как не театр, в котором каждый - от последнего бомжа до президента (кто хуже, кто лучше) - играет свою роль? Актеру сам Бог велел посидеть то в одном, то в другом "кресле", так сказать, "побывать в шкуре" и бомжа, и министра. В должности министра я пробыл всего 18 месяцев, и за это короткое время кое-что успел сделать. А главное - насмотреться, впитывая в себя, словно губка, новые впечатления. Интересно, хотя далеко не всегда приятно, было понаблюдать, как в связи с моим новым положением - человека власти - менялось отношение людей, которых я раньше знал не один год.

- Кем-то из мудрецов давно было сказано: "власть всегда развращает"...

- Думаю, мудрецы (как сказал бы Тевье, хохомим) не ошиблись. Со мной, надеюсь, сие не произошло. Может, потому что мой "брак" с министерством длился недолго. Как бы там ни было, расставался Тевель с креслом без особой печали. Да и по особому случаю: не стало Данченко, которому наш театр, да и сам я лично стольким обязан. Пришлось из одного кресла пересесть в другое. Поверьте, не менее хлопотное.

И снова о Тевье. Общаясь с ним, люди, очень разные, становятся лучше. В них проявляются их лучшие качества. Проявляются корни человеческие, порой закопанные очень глубоко.

В нашем спектакле, как вы, надеюсь, заметили, нет положительных или отрицательных героев - есть люди. И в каждом что-то человеческое. Это касается всех персонажей, действующих лиц, начиная с Лейзера-мясника, сумевшего подняться над личной обидой, и кончая урядником.

К слову, от Тевье многое - и у моей мамы. Мои друзья, навещая ее, советуясь с ней о разных житейских делах, говорят: "Пани Мария, а что об этом сказано в Библии?" И она пересказывает еврейские истории, притчи, всегда толкуя их по-своему. В моей маме мудрость Тевье и доброта Голды. (В годы оккупации - я узнал об этом много лет спустя - моя мама, пани Мария, прятала в нашем доме еврейку. Не говорила об этом, считая обычным, угодным Богу делом. Угодное Богу, Божеское для нее значило и значит теперь - любить ближнего, помогать ему.)

Мама была всю жизнь домохозяйкой, ходила в "Просвіту", участвовала в любительских спектаклях, под настроение говорила, что могла бы стать актрисой.

- Богдан Сильвестрович, ваша мама видела вас в "Тевье"?

- Да, во Львове, в Киеве.

- И как она?

- Всегда критикует. Отец очень гордился мною, а она всегда что-нибудь найдет: не так повернулся, не так сказал, надо бы нежнее. А если очень понравится, говорит: "Добре". Она - как Чехов. Он писал: "Жизнь я прожил хорошо". У него это слово "хорошо" было самой высокой похвалой. Так и моя мама.

... Тевье обладает еще одним удивительным свойством: сводить, знакомить с хорошими людьми. В 1992 году мы впервые привезли в Москву "Тевье-Тевеля". Играли в театре Вахтангова. В первом ряду партера - Иван Семенович Козловский. Ему было уже лет девяносто. Он меня всегда звал: "Малий", "Малий, іди сюди!" Дал мне хлеб украинский, и свечка там стояла. Я взял. Тут Иван Семенович достает из своего портфеля мацу и протягивает мне. "Это, - говорит, - тебе за дружбу народов".

Следом на сцену выходит Евгений Леонов. До этого я знал его как блестящего актера кино. Рядом со мной Данченко на сцене. Леонов, обращаясь к нему, говорит: "Да простит меня режиссер, я, как брат - собрату. Как Тевье московский - Тевье киевскому, дарю эту картину". И тихонько мне по-своему, по-леоновски: "Это оригинал. Можно продать". Таким было мое знакомство с Леоновым, замечательным актером и человеком. Да будет ему земля пухом!

После Леонова спектакль в Ленкоме продержался недолго. Была там и живая лошадь на сцене. Как-то встретился с Глузским, замечательным актером. Он видел наш спектакль, а потом московский, когда Леонова уже не было в живых. Сказал: "Лошадь была лучше всех".

- В вашем репертуаре - добрая сотня ролей. Какие из них вам особенно дороги?

- Мыкола Задорожный в "Украденому щасті" Ивана Франко, Войницкий в "Дяде Ване" Чехова и, безусловно, Тевье-Тевель. Русский интеллигент, управляющий чужим имением, крестьянин, простой хлебороб и "молочный" еврей. Они очень разные. Но есть в них общее, то, что объединяет эту святую для меня троицу. Они живут с Богом в душе и разговаривают (каждый по-своему) с Богом на равных. Еще - надежность. С каждым из них я, не задумываясь, пошел бы в разведку. На таких "маленьких" людях все держится. Без них пустовала бы земля, остановились бы заводы, фабрики.

Если бы все были олигархами, предпринимателями, президентами, депутатами... артистами... Да, если бы все были артистами, - жизнь остановилась бы. Правда?

- Что сказал бы Тевье о нынешних временах?

- Вот этого я уже не знаю. Но знаю все-таки одно: он призывал бы к миру. Он всегда считал, что лучше тяжелый, плохой мир, нежели "хорошая" война.

* * *

"По ту сторону Анатовки, то есть по ту сторону Бойберика, недалеко от Анатовки, живет человек по имени Тевье-молочник". Адрес точный. Бойберик - Боярка, куда обычно уезжали на лето киевские богачи. Совсем нетрудно представить себе судьбу потомков Тевье, "анатовских" евреев. История одной такой "анатовской" семьи мне хорошо известна.

Матвей Минзберг был не "молочным евреем", а жестянщиком. Жил со своей семьей в селе, как Тевье. Антоновка вблизи местечка Буки. Началась война. Старшие сыновья ушли на фронт. Один из них, Наум Минзберг, талантливый педагог, писатель - мой давний и добрый друг послевоенных лет - два года, к слову, воевал в одной дивизии с Эммануилом Казакевичем, автором легендарной "Звезды". Родители Наума не успели эвакуироваться. Пришли немцы. Изо всех сел стали свозить евреев в районный центр. За Матвея Минзберга заступилось все село: мол, без жестянщика нам никак нельзя. Так и продержались Минзберги до осени 43-го. За ними пришли незадолго до освобождения этих мест. Начальник полиции расстрелял отца, мать, брата, сестричку Наума.

Я рассказал эту историю Богдану Сильвестровичу. Он слушал внимательно, не перебивал, на глазах - слезы. Пересказал и подслушанные разговоры у театрального подъезда.

- Армия борцов против антисемитизма - и Тевье... Не знаю. Может быть. Самое интересное, что в спектакле нет даже слов таких: антисемиты, антисемитизм. Когда приходят погромщики к Тевье, который столько лет живет в селе со всеми в добром согласии, в ладу ("для всіх в селі друг сердечний", "батюшка Тевель"), происходит сцена, которая всегда вызывает слезы сквозь смех и смех сквозь слезы, как все у Шолом-Алейхема. "Погромщики понарошку". "Проти тебе, Тевель, ми нічого не маємо". А громить надо, не то еще оштрафуют власти. Зал замирает после слов Тевеля: "Коли Степан подоїть моїх корів в суботу, а я його - в неділю, хіба комусь від цього погано? Чи всі мої предки неправильно в могилах лежать?"

Таков он, Тевье. Он знал высшую мудрость. Ее, думается, проявили и автор инсценировки, и постановщик.

Тут впору сказать, что с Богданом Сильвестровичем мы познакомились... в Израиле, в августе 1992 года. Туда прилетели на президентском самолете в составе одной делегации. Накануне я в Киеве смотрел "Тевье-Тевеля". По дороге в Ако делился своими впечатлениями о спектакле, поведал Ступке о нашем местечковом Тевье. Это уже знакомый читателю (Книга I) кузнец Кива Розенблит. Привел полюбившееся мне изречение Кивы - я вспоминал его в самые трудные моменты своей жизни: "Гей, штей одер пейгер" - "Иди, стой или подыхай".

"Вот уж и впрямь "смысл философии всей" - заметил Ступка. - Так мог сказать и Тевье".

Наше знакомство возобновилось уже в третьем тысячелетии. Несмотря на предельную занятость, Богдан Ступка согласился прочитать текст от автора в фильме "Млын". Это как бы сам Тевье-Тевель рассказывает о том, что пришлось пережить Местечку в годы Катастрофы.

А недавно я ознакомил Богдана Сильвестровича с проектом моего нового фильма, фильма-гибрида документального и игрового кино "Шут и цадик". Сказал, что изначально в роли шута Гершеле Острополера видел только одного исполнителя: Богдана Ступку.

Не без робости пришел к нему с заявкой и буквально неделю спустя на мой адрес пришла записка: "Шановний Борисе Наумовичу! Заявка дуже цікава. Дай Боже зробити цікавий фільм. Принципово даю згоду. Богдан Ступка".

- Богдан Сильвестрович, в финале спектакля, уже ставшего легендой, изгнанные из родных мест анатовские евреи отправляются кто в Америку, кто в другие края. Что Ступка-Тевель хотел бы пожелать их потомкам и всем читателям газеты "Еврейский Обозреватель"?

- Надо заниматься угодным Богу делом.