БАБЕЛЬ - ЧЕЛОВЕК ИЗ ДРУГОГО ИЗМЕРЕНИЯ

СЕРГЕЙ ПОВАРЦОВ

Биография Бабеля еще не написана, и причин тому более чем достаточно. Главная трудность задачи - понять психологию героя, который определял вектор его творческих исканий и характер поступков.

* * *

В сентябре 1975 года в Москву из Брюсселя приехала сестра Бабеля Мария Эммануиловна Шапошникова с мужем. Все домашние звали ее на лермонтовский лад - Мери. Мери была приветлива и охотно рассказывала о брате...

Их отец был уроженцем Белой Церкви, имел взрывной характер. Сын для него был божеством. В разговорах со знакомыми говорил с гордостью: "Вы знаете Горького? Мой Изя и Горький - во!".

Я спросил, помнит ли Мери обстоятельства ухода брата в Конармию. Оказалось, Бабель скрыл от родных свое намерение и уехал к Буденному от "Юг-Роста":

- Поздней осенью 1920 года отец был вызван в редакцию, где ему сообщили, что сын его погиб... Отец имел мужество сохранить это известие в себе. Жена брата уехала в сторону фронта на розыски, но вскоре брат вернулся.

- Мой брат был очень добрым человеком, - говорила Мери. - Случалось, гонорар, полученный в редакции, до дома не доносил - налетали друзья.

* * *

Солнечный октябрьский день 1975 года.

Я пришел к Шкловскому, чтобы поговорить о Бабеле.

Мэтр сидит в кресле, напротив меня, и говорит:

- Литературным трудом он, конечно, жить не мог. Я думаю, что он спекулировал. Когда Бабеля арестовали, за ним оставалось триста тысяч долга.

Дар речи покидает меня. Хотя вертится на языке имя Пушкина, после смерти которого стопятидесятитысячный долг заплатил Николай. Но кто мог удовлетворить кредиторов Бабеля, даже если бы сумма была на порядок меньше? Другие времена - другие и нравы. Цифра, названная Шкловским, безусловно, фантастична. Не успел я открыть рот, как Виктор Борисович вторично ошеломил меня, на сей раз (и без всякой связи с долгом) пассажем на тему "Конармии":

- Его проза о Первой конной, во-первых, точна, во-вторых, прекрасна, а в-третьих - непонятно, как это было напечатано.

* * *

В январе 1922 года Лиля Брик писала Маяковскому из Риги в Москву: "Юлия Григорьевна Льенар рассказала мне, как ты напиваешься до рвоты и как ты влюблен в младшую Гинзбург, как ты пристаешь к ней, как ходишь и ездишь с ней в нежных позах по улицам. Ты знаешь, как я к этому отношусь".

Как я жалею о том, что в 1972-м году еще не знал этой переписки!

Потому что, сидя в гостях у Зинаиды Львовны Гинзбург, имел смутное представление о ее дружбе с Маяковским, а пришел для того, чтобы послушать рассказы о Бабеле, которого "младшая Гинзбург" тоже хорошо знала. Ее сестра Роза Львовна в 1926 году сдавала Бабелю комнату в Чистом переулке.

- Он ужасный жулье был, - говорит Зинаида Львовна, - и врать любил... А рассказчик какой великолепный, неотразимый! Так и вижу этот его хитрый глазок... Вовсе не был сентиментальным, понимал человеческое горе. Но мог быть и жестоким. Когда поселился в комнате, сказал нам, чтобы к телефону его никогда не звали.

- Вы спрашиваете, как Бабель выбивал у издателей авансы? Никто не умел получать авансы так, как Бабель. "Зиночка, все очень просто, - сказал он мне однажды, - надо всегда называть большие цифры".

Зинаида Львовна рассказала, что в начале 30-х годов работала редактором в горьковском альманахе "Год шестнадцатый". Похоже, Алексей Максимович очень хотел напечатать там новые рассказы Бабеля и сам возил Сталину "Мой первый гонорар" и "Улицу Данте". Вождь, понятно, ждал от Бабеля совсем не таких сюжетов, поэтому в альманахе рассказы не появились.

* * *

Леонид Утесов первым начал читать с эстрады рассказы Бабеля.

Наибольшим успехом пользовались "Король", "Как это делалось в Одессе".

- Когда Бабель приезжал в Ленинград, то говорил: "Утесик, буду жить у вас". Ну, жил. Потом вдруг неожиданно исчезал... Да, любил скрываться, чтобы никто не знал, где он, любил конспирироваться. Это сочеталось с веселым нравом.

- Бабель не любил пресных людей. Ему было интересно все, кроме серости. Любопытство буквально съедало его. За стеклами очков прятались два таких буравчика...

Придя к Утесову, я не мог не спросить про Беню Крика.

- Бабель его романтизировал. Прототип, Мишка Япончик, в жизни не был таким.

Леонид Осипович рассказал, что для "Заката" он подсказал сцену в синагоге, ядро знаменитого диалога, когда "соседи согласны спать", и др. Московский спектакль во Втором МХАТе Утесову не понравился. Там играли хорошие актеры, но они так же мало знали Одессу, как, скажем, Нью-Йорк. И никакой Мендель в пьесе не борец с мещанством, просто жлоб, самодур. Утесов как бы оспаривал саму концепцию спектакля с позиций коренного одессита.

* * *

Есть хорошая байка о старом вахтанговце Иосифе Моисеевиче Толчанове. О том, как он обменивал старый паспорт на новый. Милицейская барышня, выдававшая документ, спрашивает артиста: "Место рождения?" - "Такое-то". - "Национальность?" "Иудей", - говорит Толчанов. Барышня старательно записывает, потом вручает новенький паспорт. Толчанов благодарит, выходит на улицу, раскрывает паспорт... О, боже! В графе "национальность" вписано: "индей".

Будучи "индеем" по рождению, Бабель был равно далек как от специфического местечкового патриотизма, так и от глобальной националистической амбициозности. Он считал себя русским писателем, потому что писал и думал по-русски, а его реализму было чуждо ханжество.

"Жиды, как воши, обсели", - говорит в "Закате" торговка Потаповна. "Жид умному не помеха", - отвечает ей подрядчик Фомин.

Постановщик "Заката" в Одесском драмтеатре Алексей Львович Грипич рассказывал мне, что когда Бабель впервые читал пьесу в театре весной 27-го года, то автора встретили прохладно.

- Ведь надо знать, что это за город такой Одесса, где Беня овеян романтикой.

Еврейское население Одессы говорило: почему у Бабеля все обращено на евреев? Публика в известной мере саботировала спектакль. Правда, этот саботаж не имел сионистского оттенка, скорее местечковый, сугубо одесский.

Одесса обиделась за своего героя, развенчанного Бабелем.

Феномен Бабеля в том и состоит, что древние гены иудаизма, которые он нес в себе, смешались с русской историей, с языком Пушкина и Льва Толстого, с кровью бойцов Конармии и слезами тех, кто погиб на необъятных просторах ГУЛАГа.

* * *

Актриса Александра Грановская в молодости была ослепительно красива, в чем я смог убедиться, увидев в ее московской квартире портрет работы Фалька.

Муж Грановской в 20-е годы руководил Еврейским государственным театром, а в кино дебютировал фильмом "Еврейское счастье". Бабель сделал к фильму надписи, вызвавшие разноречивые отклики критиков.

Во время европейских гастролей театра (1928) Грановский остался в Берлине и сделался невозвращенцем. До смерти мужа в 1937 году Александра Вениаминовна жила то в Германии, то во Франции. С Бабелем же познакомилась еще в Москве: он приходил к Грановским на Страстной бульвар, когда шла работа над сценарием "Еврейского счастья".

Я спросил ее, каким было первое впечатление от знакомства с писателем, находившимся в зените славы. Ответила не задумываясь: "Похож на бухгалтера". Грановская рассказывала, что Бабель любил эпатировать своими маленькими странностями. Однажды в Париже она представила его знакомой актрисе, и Бабель первым делом спросил, что лежит у нее в сумочке, чем моется - мочалкой или рукавицей, с мылом или без.

В "Книге для взрослых" Илья Эренбург сказал о Бабеле, что он "падок на жизнь". Можно уточнить: во всех ее проявлениях. Так, не скрыл от Грановской своей гимназической страсти к вуайеризму, что было органическим элементом его писательского темперамента. "Мне интересно знать, как французы любят", - говорил Бабель.

* * *

В апреле 1937 года умер Илья Ильф.

- Прощались с Ильфом, - вспоминает жена Юрия Олеши Ольга Густавовна. - Помню, мы сели в черный "бьюик" Ильи Славина, - он был тогда богатый человек, его "Интервенция" шла во всех театрах.

Рядом со мной Олеша, моя сестра и Бабель. Процессия тронулась. Едем. Вдруг Исаак Эммануилович стал как-то так хихикать, и до того это было странно... Все молчали. Потом кто-то не выдержал: "Исаак, что с вами?" Бабель, знаете, что ответил? "Все так спешат, так торопятся на кладбище, как будто покойный всю жизнь мечтал об этом...".

* * *

На творческом вечере в Союзе писателей (1937) Бабель говорил о художественном мастерстве Льва Толстого. Когда литературовед Мышковская сказала что-то о реализме Толстого, Бабель спросил: "Вы думаете, что Толстой - реалист?" Наверное, в этот момент произошло то, что обычно квалифицируют как оживление в зале. Но Бабеля уже несло: "Как только слово заканчивается на "изм", я перестаю его понимать, хотя бы оно было самое простое". С места тут же спросили: "А социализм?" Вопрос вернул писателя к действительности. "Это я понимаю, это единственное, можно сделать оговорку", - сказал Бабель.

Он даже не старался научиться искусству быть осторожным...

* * *

Алексей Яковлевич Каплер хорошо знал кинематографическую Одессу 20-х годов, был знаком с Бабелем. Шел 1974 год.

- В разговоре Бабель был ироничен, но свою глубину не раскрывал. И вы только догадывались, что он понимает больше, чем говорит. Его манеру шутить я бы назвал ленинской.

- ?

- А дело в том, что Ленин шутил ситуационно, по ходу сюжета, так сказать.

Шутка исчезала вместе с обстоятельствами, ее породившими.

К примеру, в 32-м году в стране шла всеобщая паспортизация, и Олеша с Багрицким безумно боялись, что им паспортов не дадут. А Бабель над этим шутил...

- Когда на экраны вышел "Беня Крик", в Одессе и Харькове стояли гигантские очереди. На просмотре фильма в Харькове в ложе для начальства сидел тогдашний председатель правления ВУФКУ Хелмно. Рядом с ним какой-то человек громко выражал свое возмущение: "Какое безобразие! Это же самая настоящая романтизация бандитизма!" Хелмно наклонился к нему и ехидно прошептал: "Какой ви умный..." Наконец сеанс окончился, и Хелмно с ужасом узнал в незнакомце Лазаря Кагановича, первого секретаря ЦК КП(  б ) Украины. Фильм, конечно, запретили именно с этой формулировкой партийного вождя.

* * *

Последними, кто видел Бабеля живым, были палачи Фетисов, Калинин, Блохин.

Четкость процедуры отслеживал главный военный прокурор РККА Фетисов, о чем свидетельствует документ в 19-м томе расстрельных списков:

"Личность осужденного Бабеля Исаака Эммануиловича, предъявленного мне в помещении Лефортовской тюрьмы НКВД, как сходную по фотографии и автобиографическим данным приговора - удостоверяю. 26 января 1940.

Подпись: А.Фетисов".

В затылок жертве стрелял комендант НКВД Блохин, возглавлявший это кровавое комендантское ведомство вплоть до смерти Сталина. В апреле 1953 года генерал-майора Блохина уволили по болезни с объявлением благодарности за 34-летнюю "безупречную службу" в органах ОГПУ-НКВД-МГБ-МВД СССР. Безупречно убивал, значит.

Ну а Бабель, писавший роман о Чека, всю жизнь пытался понять, какая такая болезнь мучает его "героев". Я верю, что он нашел ответ.