В ЗАЩИТУ ФЕЙХТВАНГЕРА

ЛАЗАРЬ БЕРЕНСОН

Начало в № 24(67)

«Упивался радостью» общения со Сталиным и выдающийся поэт Борис Пастернак. Исследователи его творчества и биографы говорят о многолетнем увлечении поэта личностью и деяниями тирана.

17 ноября 1932 года в «Литературной газете» было напечатано коллективное соболезнование 33 писателей Сталину по случаю таинственной смерти его жены Надежды Аллилуевой. К коллективному письму Пастернак не присоединился, но тут же на газетной странице приведена персональная записка поэта: «Присоединяюсь к чувству товарищей. Накануне глубоко и упорно думал о Сталине как о художнике — впервые. Утром прочел известие. Потрясен так, точно был рядом, жил и видел». Поэту понадобилось не просто выразить властителю соболезнование, а прояснить некую с ним творческую общность — художник, собрат, — и даже какую-то мистическую связь. Нет, поэт не лицемерит, не заискивает, не подхалимничает — он совершенно искренен в своем отношении к художнику-вождю. Именно это осознание сродства позволяет ему заступаться перед Всесильным за арестованного Мандельштама и хлопотать об освобождении Льва Гумилева, сына Анны Ахматовой.

В первом случае состоялся знаменитый телефонный разговор, когда Сталин упрекнул поэта в бездействии («...если бы я был поэтом и мой друг поэт попал в беду, я бы на стены лез, чтобы ему помочь»; какое типично сталинское изуверство: сколько своих друзей он предал и уничтожил), а на предложение Пастернака встретиться и поговорить «о жизни и смерти» — попросту бросил трубку и к телефону больше не подходил.

Во втором случае стало известно письмо Пастернака, благодарящего вождя за «чудесное освобождение родных Ахматовой» и завершающееся сплошной «таинственностью»: «...я с легким сердцем могу жить и работать по-прежнему, в скромной тишине, с неожиданностями и таинственностями, без которых я бы не любил жизнь. Именем этой таинственности горячо Вас любящий и преданный Вам   Б .Пастернак». (Этот удивительный документ впервые обнародован полностью 27.09.1991 г. в еженедельнике «Гласность».)

И завершающим аккордом мистического альянса «поэт—вождь» прозвучал стихотворный цикл Пастернака, посвященный Сталину и напечатанный в «Известиях» 01.01.1936 г. Сам поэт оценил этот цикл как «искреннюю, одну из сильнейших (последнюю в тот период) попытку жить думами времени и ему в тон». Исследователи утверждают, что это был «последний всплеск психической зараженности» Пастернака дьявольской личностью Сталина. Он не подписывает коллективного требования писателей расстрелять Тухачевского, а убийство его грузинских друзей, поэтов Яшвили и Табидзе, приводит его к отрицанию зловещей личности деспота.

Следовательно, прозрение художника наступило после разгула террора, до этого он жил в вакууме? Он не слышал о Соловках, о процессах начала 30-х, о коллективизации, раскулачивании, голодоморе? Как и вся страна, слышал и знал. В 1932 году поэт решил, вслед за другими коллегами, написать книгу о новой деревне. «То, что я там увидел, нельзя выразить никакими словами. Это было такое нечеловеческое, невыразимое горе, такое страшное бедствие, что оно становилось уже как бы абстрактным, не укладывающимся в границы сознания. Я заболел. Целый год не мог спать». И вместе с этим — восхищение Сталиным, вдохновенным творцом всего этого ада.

Из многих оценок такой неадекватности отношения больших художников к личности и бесчеловечным деяниям тирана наиболее верным мне кажется объяснение, данное дочерью знаменитого дипломата Литвинова, Татьяной Максимовной, в ее письме от 29.12.1995 г. к литературоведу Э.Герштейн: «Когда я в дневнике Корнея Ивановича читала об их (Чуковского и Пастернака) искренней любви к «вурдалаку», я подумала — ведь это истерика. И еще, что подо всем этим все же был и страх — «страх Божий». Сужу по себе, по своему впечатлению, когда единственный раз слышала и видела Сталина, выступавшего на съезде (1936?) по поводу конституции. Я его обожала! Власть — властность — желание броситься под колесницу Джаггернаута. Отец, Бог — полюби меня!»

Хочу уточнить, что истерия — болезнь, проявляющаяся в том числе глухотой, слепотой, помрачением сознания, галлюцинациями, а готовность броситься под колесницу индуистского божества восходит к ритуальным шествиям с жертвоприношениями и самоистязаниями экзальтированных масс.

Нам хорошо известно имя Горького, оправдавшего сталинские карательные акции лозунгом «Если враг не сдается — его уничтожают», не раз славившего вождя, очень много сделавшего для интеллектуальной сталинизации советского общества. А ведь Буревестник революции отлично знал нравственную цену этому идолу: «Он, прежде всего, обижен на себя за то, что неталантлив, не силен, за то, что его оскорбляли... Он весь насыщен, как губка, чувством мести и хочет заплатить сторицею обидевшим его... Он относится к людям как бездарный ученый к собакам и лягушкам, предназначенным для жестоких научных опытов. Люди для него — материал, тем более удобный, чем менее он одухотворен»... Убийственно точную, но не полную характеристику тирана дал Горький.

Назвать Сталина «неталантливым» — глубокая ошибка. Дополним оценку писателя впечатлениями жены известного дипломата, революционера ленинской гвардии с конца XIX века (ранняя смерть спасла его от участи сотоварищей) Адольфа Абрамовича Иоффе: «Сталина мы видели часто. Мы встречались с ним на премьерах Большого театра, на которые администрация бронировала нам места в ложе. Сталин обычно появлялся в окружении приближенных... Он держался как открытый душевный собеседник, был чрезвычайно общителен и дружески настроен, но во всем этом не было ни единой искренней нотки... В общем, Сталин был актером редкого таланта, способным менять маски в зависимости от обстоятельств. Одна из его любимейших масок — простой, добрый парень, без претензий, не умеющий скрывать своих чувств». Именно великий актерский талант, виртуозное лицедейство, дьявольская магия всесилия обеспечили ему признание избранных, индуцировали ту всеохватную истерию, о которой писала Т.М.Литвинова.

...Вернемся к Фейхтвангеру. В его скандальной книге читаем: «Объяснять процессы Зиновьева и Радека стремлением Сталина к господству и жаждой мести было бы просто нелепо. Когда я присутствовал в Москве на процессе, когда я увидел и услышал... я почувствовал, что мои сомнения растворились, как соль в воде».

Уточним, что процесс над группой Каменева – Зиновьева (16 обвиняемых) был начат 19 августа 1936 года, по неслучайному совпадению — в день открытия очередного театрального сезона в столице. А вот что докладывала тайная сотрудница органов Д.Каравкина, сопровождавшая Фейхтвангера во всех его перемещениях: «19.12.36г... Фейхтвангер сообщил мне, что за границей на этот процесс смотрят очень враждебно и что никто не поверит, что 15 идейных революционеров, которые столько раз ставили свою жизнь на карту, участвуя в заговорах, вдруг все вместе признались и добровольно раскаялись».

Читаем далее в книге: «Не подлежит никакому сомнению, что это чрезмерное поклонение... искренне. Люди чувствуют благодарность, беспредельное восхищение Сталиным за хлеб, мясо, порядок, образование и за создание армии, обеспечивающей это благополучие... К тому же Сталин действительно является плотью от плоти народа...».

А в архивах одного из подразделений НКВД — Общества культурных связей с заграницей под грифом «Не подлежит оглашению» читаем очередное донесение Каравкиной: «27.12.36г. ... С утра Фехтвангер вел бесконечные разговоры о неудобствах жизни в Советском Союзе: «Хотел бы я посмотреть, как напечатают в СССР вещь, в которой я бы изобразил вашу жизнь такой неуютной...» и что «...он все же предпочитает жить в Европе».

И в этот же день: «...В редакции ему предложили переделать некоторые места, в частности, о культе Сталина. Я ему объяснила, в чем суть отношений советских людей к товарищу Сталину, откуда это идет, и что совершенно ложно называть это «культом». Он долго кипятился, говорил, что ничего не будет менять, но... остыл, смирненько сел в кабинете и исправил то, что просили...». 12 таких донесений написала Каравкина.

Нет, не обманулся писатель ни покаянными признаниями обреченных троцкистов, ни потемкинским фасадом благополучия советской жизни, ни инспирированным поклонением народа Богу-Отцу. Сам не обманулся, а беспечный и легковерный Запад обманул. Для чего?

Сегодня это кажется таким понятным... В Европе фашизм наступает, Гитлер завоевывает умы и сердца миллионов. Издаются драконовские юдофобские Нюрнбергские законы, сам писатель изгнан из Германии, его дом разгромлен, книги сожжены. Он — один из виднейших антифашистских писателей и общественных деятелей. Единственным надежным оплотом антигитлеризму и, соответственно, смертоносному антисемитизму выступает Советский Союз и его единоличный лидер Иосиф Сталин, который сейчас — в 1936–1937 годах — вступил в пробную схватку с фашизмом в Испании, и в этом противостоянии ему СЛЕДУЕТ оказать поддержку всеми силами, любой ценой.

Для Фейхтвангера такой ценой был компромисс с правдой, с собственной совестью. Та самая ложь во спасение.

Все это говорит, мне кажется, в защиту доброго имени выдающегося писателя. Всего лишь в защиту. А правду найдем в строчках Анны Ахматовой из «Поэмы без героя»:

Ты спроси у моих современниц —
Каторжанок, стопятниц, пленниц,
И тебе порасскажем мы,
Как в беспамятном жили страхе,
Как растили детей для плахи,
Для застенка и для тюрьмы.

По знаковому совпадению умерла Анна Ахматова, как и Сталин, 5 марта, пережив своего гонителя на 13 лет.