|
Готовя издание антологии "Киев. Русская поэзия. XX век", я вынужден был "мести по сусекам", искать малоизвестных и совсем забытых киевских поэтов. Так я открыл для себя Григория Шурмака. Открыл - и ахнул! Оказывается, этот поэт, имя которого, по всей вероятности, мало о чем говорит подавляющему большинству читателей, является автором всенародно любимой песни "Побег" ("По тундре, по железной дороге"). Вряд ли найдется среди читателей старшего и среднего поколения человек, который не распевал бы ее с друзьями в подъезде, в пионерском лагере, в студенческом стройотряде. Самое удивительное - написал ее Гриша Шурмак в 17-летнем возрасте(!), в эвакуации, в 1941 году.
Старший брат Григория был в конце 1930-х арестован, на фронт попал из лагеря, погиб под Волховом. В семье о его судьбе ничего не знали. Младший очень тосковал о брате. Часто представлял себе, как тот бежит из лагеря, обретает свободу. Так родилась песня "Побег". Ведь Гриша Шурмак стихи писал с детства, посещал литстудию при Киевском Доме пионеров, которой руководила Ариадна Громова. Вместе с ним постигали азы литературного мастерства известные в будущем поэты (и узники ГУЛАГа "по совместительству") Наум Коржавин и Лазарь Шерешевский. Любили эти киевские мальчики втроем, отыскав укромное местечко, где не было посторонних глаз и ушей, распевать первую, сочиненную Гришей еще в 1938 году, песню. Это была песня о Сталине:
Страны прекрасной, лучшей,
Заведующий страны.
За проволокой колючей
Республики сыны.
А песню "Побег" любил петь сосед Шурмаков по общежитию для эвакуированных, архангельский вор-рецидивист Петр Смирнов, благодаря которому она, очевидно, и стала популярной сначала в "блатной" среде, а потом "на просторах родины чудесной".
А что касается автора "Побега", то он во время войны не только песни сочинял. Успел повоевать, был дважды ранен, вернулся в Киев инвалидом.
Литературная судьба тоже складывалась трудно. В 1975 году в Киеве вышел тонюсенький сборник стихов. После переезда в Москву (1979 год) Шурмак изредка публиковался в столичных журналах. В 1989 году "Советский писатель" издал с предисловием Вячеслава Кондратьева написанную еще в 1963 году военную повесть Шурмака "Нас время учило".
А в 1997 году были, наконец, опубликованы стихи Григория Шурмака, собранные в книге "Поздний сборник".
Высоко ценил поэзию Шурмака один из "неофициальных авторитетов" советской литературы Николай Глазков. Вот его своеобразный, в "глазковском" стиле отзыв о стихах коллеги по поэтическому цеху:
Твои стихи, они трава,
Трава, которая не трын.
Но и холодные дрова,
Когда горят, теплынь. Аминь.
Григорий Михайлович Шурмак живет в подмосковной Электростали. Очень заинтересовался изданием киевской антологии. Прислал мне несколько писем. Полон творческих планов. Тема "русского еврея" - сквозная в поэзии Григория Шурмака. Думаю, читателю будет интересно познакомиться с этими стихами.
МОИ ПОКАЗАНИЯ
1
Ликующий шалун и егоза,
Я во дворе беспечно пел и прыгал.
Но как-то раз попалась на глаза
Какая-то "Коричневая книга".
И я увидел дюжих молодцов
И в реве "хайль!" разинутые пасти,
И фюрера безумное лицо,
И на знаменах начертанья свастик.
Политиздат. Тридцатые года.
Большой тираж. История Злодейства.
И выпал я, как птенчик из гнезда,
Из детства!
Войны еще не занялся пожар,
Еще не зная, как все будет дальше,
Читал, терял бесхитростности дар...
Я - пострадавший!
2
Меня Господь от тюрем уберег,
От лагерей, от пыточных нагаек...
И все ж не помнить о враге не мог,
В молву о нем -
как в роль его - вникая.
Не сделал враг мне вроде б ничего,
Тогда зачем к нему - с особым иском?
Со школьных лет по милости его
Мой ум отравлен
мыслями о низком.
В боях я душу врачевал потом.
Но в мае сорок пятого недаром
Растерянным вернулся
в отчий дом:
В одной упряжке
я с врагом, замаран...
Своих вершин ни в чем
я не достиг -
В себе самом спасал я человека.
Подшейте к делу
этот горький стих,
Я потерпел от Преступленья века.
"Коричневая книга" - первый сборник
о преступлениях нацизма
1965
РУССКИЙ ЕВРЕЙ
Тяну, как лошадь-ломовик,
И не копаюсь в родословных.
Отец как будто плановик,
А брат - босяк и уголовник.
Из кантонистов дед. Трубач.
Умел штыком работать шибко
Блондинистый солдат-усач,
Контуженный в бою под Шипкой.
А мать, как мать. Стирать, латать,
Варить по праздникам жаркое.
Она умеет голодать
И никого не беспокоить.
Да, русский я! Но слишком долго
Вбирал печаль сутулых спин.
И я еврей уже постольку,
Поскольку теми не любим.
Кричат: "Мы почва, соль, стихия,
Вон с поля сорную траву!"
Я ж выстрадал тебя, Россия,
В тифозных снах и наяву.
С тобою в поле полз на танки
И раненым катился в ров.
И, вывернутый наизнанку,
Не ждал похвал и орденов.
Но если ты, Отчизна-мать,
Считаешь прямоту излишней,
Мне остается только лгать -
Прикидываться безразличным.
1945-1948
|
Мужчины из моего рода...
Они участвовали во всех войнах России
За последние сто пятьдесят лет.
Прадед, ребенком взятый в кантонисты,
Оборонял Севастополь.
Дед ходил на Балканы против турок.
Дядя сражался под Верденом
В составе экспедиционного корпуса.
Дядя другой лег на полях Галиции.
Из двоюродных братьев
один пропал без вести,
Второй погиб в родных местах ополченцем,
Третий лишился ноги под Сталинградом.
Мой старший брат Исаак,
На фронте назвавшийся Иваном,
Убит вблизи Волхова.
Мужчины из моего рода...
Их не было только на войне гражданской:
Кто тогда представлял Россию, они не знали.
1975
Когда в Державе всех земель мозаика
Марксистской скрепой схвачена была,
Ушли евреи в русские прозаики,
В поэты, барды - им же несть числа.
Сменила революция оружие,
Но добивался прежних целей Кремль,
В энергии евреев обнаруживая
Свой мировой, свой мессианский крен.
Сторицей их потом за это драили,
Песочили их с яростью такой,
Что проступила вновь душа Израиля
И возопила: "Господи, домой!"
А тут Державы строгость поослабнула.
И можно б ехать, да невмоготу:
Я твой навек, Россия православная,
Но свой народ и пращуров я чту.
1976
МОЛИТВА
На время вечер отогнал
Заботы. Всякий - вольной пташкой.
И у раскрытого окна
Отец поет. Без слов. Протяжно.
Хоть тусклой лампой освещен,
Не слился с теплой темью летней,
Вполоборота виден он:
Запала грудь и руки бледны.
Внизу утих обычный шум
Близ магазина. Глубже тени.
В постели чистой я лежу,
Устал, но полон впечатлений
От пионерских игр,
От самодельных
Шлемов, сабель, ножен...
Звучит мелодия отца,
Своей нездешностью тревожит.
И чем-то большим. И на юг
Зовет, зовет... Там жизнь иная.
И я себя в ней сознаю
В том смысле, что - припоминаю.
А за окном еще темней.
Мелодия ль, игра теней
Рождает образы простые?
Но вижу: племя в тишине
Идет остывшею пустыней...
И лишь потом, через года,
Пойму по всей своей судьбе я:
Пахнула на меня тогда
Библейским зноем Иудея.
1977
Приближается миг расставанья:
Кличут ангелы, вечность трубя.
До свиданья, мой друг,
До свиданья,
Да не встречу подольше тебя!
Этой чудной приманкой земною
Обольщайся: мираж повторим!
Что бы ты ни обрел не со мною,
Ко всему примешаюсь - былым...
1995
ПОБЕГ
По тундре, по железной дороге,
Где мчится курьерский
"Воркута-Ленинград",
Мы бежали с тобою, ожидая тревоги,
Ожидая погони и криков солдат.
Это было весною, одуряющим маем,
Когда тундра проснулась и оделась в ковер.
Снег, как наши надежды наудачу, все таял...
Это чувствовать может только загнанный вор.
Слезы брызнут на руку иль на ручку нагана,
Там вдали ждет спасенье - золотая тайга.
Мы пробьемся тайгою, моя бедная мама,
И тогда твое слово - мне священный наказ!
По тундре, по железной дороге,
Где мчится курьерский
"Воркута - Ленинград",
Мы бежали с тобою, ожидая тревоги,
Ожидая погони и криков солдат.
1942
|
|
