До сравнительно недавнего времени история идиша не являлась предметом научного интереса. Как еврейские, так и христианские авторы относились к этому языку как к «исковерканному» немецкому, сугубо разговорному простонародному наречию, не заслуживающему особенного внимания. Недаром в Российской империи его называли просто жаргоном. Своими взглядами на историю идиша поделился специалист по ономастике Александр БЕЙДЕР.
– Александр, назовите примерное время возникновения идиша?
– В сфере идишской лингвистики существуют две основные школы. Первую из них, наиболее представительную и пользующуюся, безусловно, наибольшим авторитетом, можно было бы условно назвать националистической (в данном контексте этот термин – полностью нейтральный). Она включает в себя таких крупнейших исследователей языка ашкеназских евреев, как Макс и Уриель Вайнрайхи, Соломон Бирнбаум и Довид Кац. По мнению этих ученых, идиш родился около 1000 лет назад, когда появились первые крупные еврейские общины на территории современной Германии. Ко второй группе, относящейся к школе германистики, следует причислить таких лингвистов, как Иехиель Бин-Нун и Эрика Тимм, для которых идиш возник на несколько столетий позже, то есть в XIII–XIV вв.
– С чем связаны разночтения?
– Прежде всего с различием в определении того, что называть идишем.
В основе подхода представителей первой группы лежит идея, развитая прежде всего Максом Вайнрайхом. По мнению Вайнрайха, основная характеристика идиша – его смешанный характер, то есть он возник как отдельный язык в результате слияния различных лингвистических составляющих, среди которых наиболее важные – германская, семитская (ивритско-арамейская) и романская (французская и/или итальянская). Представители этого направления считают, что разговорный язык евреев средневековой Германии всегда отличался от языка их христианских соседей. Таким образом, предшественником идиша был другой еврейский язык: для Вайнрайха это языки евреев Франции и Италии – иудео-французский и иудео-итальянский, для Каца – арамейский.
Подход представителей второй группы существенно другой. Эти ученые считают, что в течение определенного периода времени немецкие евреи говорили на языке, который отличался от наречия, используемого местными христианами, лишь наличием небольшого лексического специфически еврейского слоя, включавшего семитские и романские слова. В то же время такие важнейшие составляющие языка, как грамматика, морфология и фонетика, были типично немецкие.
– И кто же из них ближе к истине?
– Поскольку никаких прямых фактических данных о разговорном языке немецких евреев в X–XII вв. не существует, то формальным путем разрешить этот спор невозможно. И всё же по нескольким причинам я, безусловно, предпочитаю второй подход. Он мне кажется гораздо более плодотворным для дальнейших исследований. Если мы считаем, что немецкие евреи, прежде чем перейти на идиш, говорили на немецком, то это стимулирует поиск провинции и периода, где и когда появились первые существенные различия между языком евреев и их христианских соседей.
– В какой именно области Германии возник идиш?
– По этому вопросу в идишской лингвистике тоже не существует консенсуса. В основном, бытуют две конкурирующих теории. Первая, которую часто называют рейнской гипотезой, была разработана Максом Вайнрайхом, и именно она, как правило, фигурирует в разного рода энциклопедиях. Вайнрайх писал о Рейнской области как колыбели идиша. Именно здесь в средние века возникли первые крупные общины на немецкой земле (Шпайер, Вормс, Майнц, Трир, Кёльн), именно отсюда идут корни многих религиозных особенностей ашкеназского еврейства. В 80-е гг. прошлого столетия некоторые лингвисты, и прежде всего Довид Кац, подвергли этот подход критическому анализу. Они выдвинули «дунайскую гипотезу», согласно которой идиш родился в районе Дуная, а тот язык, на котором говорили евреи на Рейне, был совершенно независимым наречием, веткой на дереве еврейских языков Европы, которая постепенно отмерла.
– Что же явилось причиной создания этого отдельного языка?
– Наиболее вероятно, события эпохи погромов периода «Черной смерти» (1349) и последующей серии изгнаний евреев из различных провинций и городов сыграли в этом основополагающую роль. Во-первых, они коренным образом изменили демографию еврейского присутствия в этой части Европы: рейнские общины были по большей части уничтожены, и Шпайер, Вормс, Майнц и Кёльн больше никогда не играли той роли, которая была им присуща до середины XIV в. Общины Баварии, Австрии, Франконии и Богемии-Моравии пострадали в меньшей степени, и поэтому их роль существенно возросла. Во-вторых, произошел колоссальный перелом в отношениях между еврейским и христианским населением: еврейские общины стали менее многочисленными, более концентрированными в географическом отношении и значительно более отъединенными от христиан.
Выселение из одних регионов и переезд в другие также способствовали лингвистическому обособлению евреев. В этой обстановке усилилось влияние субъективных факторов, которые были менее важны в период естественного развития общинной жизни. Только факторами подобного рода я могу объяснить, что фонетика диалекта Восточной Франконии стала доминирующей во Франкфурте-на-Майне, то есть в той общине, которой было суждено сыграть огромную роль в жизни еврейства Западной Европы. Можно предположить, что выходцы из Восточной Франконии в силу случайного стечения обстоятельств оказались наиболее многочисленной, или, по крайней мере, наиболее влиятельной (тут возможна роль престижа отдельных раввинов) группой в новой постепенно развивающейся общине Франкфурта.
– Какими примерами подтверждается это утверждение?
– В этой связи интересен документ, составленный в конце XIV в. во Франкфурте на двух языках: христианский писарь пишет по-немецки, а еврейский, местный раввин по имени Меир, уроженец Тюрингии, пишет, используя еврейский алфавит, на языке немецкого происхождения, предке современного западного идиша. Анализ лингвистических особенностей этих текстов показывает, что христианский писарь говорил на местном, гессенском, диалекте немецкого, в то время как язык вышеупомянутого раввина имеет черты, которые присущи не гессенскому, не тюрингскому диалекту, а тому, на котором говорили немцы Восточной Франконии. В Центральной Европе тоже в результате разного рода обстоятельств постепенно стал главенствующим диалект Богемии-Моравии.
Выше я говорил, в основном, о фонетике, которая, впрочем, представляется той областью, где отличия между разговорным языком евреев и христиан стали обнаруживаться наиболее поздно: в XIV в. или в первой половине XV в. К этому времени в еврейских наречиях и Франконии, и Богемии-Моравии, основанных на базе местных немецких диалектов, уже присутствовали многочисленные еврейские особенности лексики, семантики и морфологии, многие из которых зародились в Рейнской области. Как видно из вышесказанного, нельзя дать односложный ответ на вопрос о том, где и когда возник идиш: чтобы ответить на него адекватно, нужно рассматривать разные слои языка по отдельности.
– В 1991 г . профессор лингвистики Тель-Авивского университета Пол Векслер на основе анализа структуры и словаря идиша выдвинул гипотезу, относящую идиш к группе славянских, а не германских языков. Что вы думаете по этому поводу?
– Работы Векслера мне хорошо известны. К несомненным достоинствам этого автора следует отнести его большую эрудицию и умение критически анализировать работы других. Но вот как только речь заходит о его собственных идеях, то тут всякая связь с научной областью теряется.
– То есть утверждения Векслера далеки от научных?
– Если бы он работал в области литературы, то мог бы, наверное, составить там себе имя: фантазия у него развита необычайно сильно, нередко его мысли парадоксальны. Но дело в том, что его писания претендуют на научное, а не художественное осмысление истории, и тут уже они являются не чем иным, как полным обскурантизмом. В его работах возможно всё. Нескольких общих букв у двух слов достаточно, чтобы Векслер говорил об их генетической связи, которая «подтверждает» его общие концепции. Обращая внимание на тот несомненный факт, что начиная со средних веков в разных регионах еврейские женщины нередко носят имена, корни которых взяты из местных языков, в то время как корпус мужских имен в значительной мере опирается на Библию, Векслер тут же делает вывод о том, что женщины в этих общинах перешли в иудаизм. При этом совершенно игнорируются такие лежащие на поверхности факты, что, во-первых, в Библии просто очень мало женских имен, а во-вторых, в иудаизме понятие «религиозного» имени (которое должно быть ивритского или арамейского происхождения) существует только для мужчин. Когда читаешь Векслера, может создаться впечатление, что до него в области истории идиша никто никогда не работал, что до нас не дошли никакие источники, в то время как на самом деле на этот счет существует обширная литература, на основе которой несостоятельность «постмодернистских» построений Векслера лежит на поверхности.
Продолжение следует. Беседовала Элеонора Хризман, «Еврейская газета»
|