|
«Женщина, убегающая от вести». Так называется последний роман Давида Гроссмана, ставший израильской Книгой года. Несмотря на внушительный объем (632 страницы) читатели охарактеризовали его как «шедевр, в котором талант Гроссмана как писателя проявляется в полную силу».
Уроженец Иерусалима Давид Гроссман более 25 лет проработал на израильском радио и телевидении – журналистом, диктором, ведущим авторских программ. Его деятельность была отмечена несколькими премиями, однако в 1988 году он был уволен из Государственного управления теле- и радиовещания за критику политики правительства в отношении палестинцев; в дальнейшем суд отменил решение об увольнении, но к микрофону Гроссман уже не вернулся.
В 1982 году вышла первая книга писателя — повесть для юношества «Дуэль». В 1983-м он заканчивает роман «Улыбка козленка», о жизни в Иудее и Самарии под израильской властью, который выдержал ряд изданий и был переведен на десять языков, в том числе арабский. Роман был удостоен премии премьер-министра Израиля и экранизирован.
В 1986-м из под пера Гроссмана выходит роман «См. статью «Любовь», центральная тема которого — восприятие Катастрофы в Израиле.
В 1987 году писатель, придерживающийся радикально левых взглядов, публикует серию документальных статей «Жёлтое время», осуждающих оккупацию Израилем Западного берега реки Иордан.
Большой успех выпал на долю его детективов «Есть дети — зигзагом» (1994) и особенно «С кем бы побегать» (2000), который был издан огромным для Израиля тиражом в 150 000 экземпляров и экранизирован.
Гроссман также получил признание как писатель для детей, опубликовав более 15 детских книг, в том числе серию, объединенную общим героем — Итамаром.
Произведения Давида Гроссмана переведены на двадцать пять языков, он удостоен многих национальных и международных литературных премий и даже выдвигался на соискание Нобелевской премии в области литературы. На русский Гроссмана пока переводят не очень активно, хотя в России изданы его романы «С кем бы побегать» и «См. статью «Любовь».
С творчеством писателя довольно тесно переплетены его политические взгляды. В начале Второй Ливанской войны прозаик, ранее неоднократно выступавший за поиски мирных путей решения ближневосточного конфликта, поддержал право Израиля на самооборону и на вооруженный ответ террористам.
Однако в августе 2006-го, когда провал бездарно проведенной военной кампании стал очевиден, Гроссман вместе с ведущими израильскими писателями Амосом Озом и Авраамом Иегошуа собрал пресс-конференцию, на которой деятели культуры призвали правительство объявить перемирие.
Спустя два дня, в результате попадания противотанкового снаряда, вместе со своим экипажем в Ливане погиб его сын, сержант-танкист Ури Гроссман. Когда писатель узнал о гибели сына, то, по его словам, «почувствовал, что жизнь его закончилась». Той же осенью, выступая на церемонии памяти Ицхака Рабина, Гроссман подверг резкой критике политических и военных лидеров Израиля, обвинив их в бездуховности.
Позднее на церемонии награждения государственной премии Израиля в области науки, культуры и искусства «Эмет», писатель отказался пожать руку премьер-министру Эхуду Ольмерту.
В заключение приведем отрывок из эссе Давида Гроссмана, отражающего его взгляды на литературное творчество:
«Я пишу. Сознание обрушившегося на меня несчастья — гибели моего сына в Ливане — не оставляет меня ни на секунду. У этого воспоминания такая сила, что иногда я бываю парализован. С другой стороны, сам процесс работы является терапевтическим, он создаёт «душевное пространство», о котором я раньше и не догадывался, пространство, в котором смерть не является однозначным противостоянием жизни. Когда мы пишем, мы чувствуем, что мир движется, что он гибок, полон возможностей, он не стоит на месте. Когда я пишу, границы мира раздвигаются, и он становится открытым. Когда я пишу, я вижу, как много существует вариантов поведения в любой человеческой ситуации, и выбор всегда в моих руках. И я выбираю радость внутренней свободы, которая, как мне казалось, уже потеряна. Я наслаждаюсь богатством настоящего человеческого языка, его интимностью и глубиной. Когда мне удается избежать стереотипности, я начинаю дышать полной грудью и чувствую, что иногда точное использование слова становится лекарством от тяжёлой болезни, как единственно правильное слово возвращает меня к себе, к себе тому, до конфликта, до трагедии.
…Когда я пишу, я человек в полном смысле этого слова, с естественными переходами из одного состояния в другое, не мучимый угрызениями совести. У меня есть последняя свобода – возможность описать трагедийность ситуации собственными словами. Я пишу и о том, чего нельзя вернуть, чему нет утешения и нет объяснения. Очень часто я прикасаюсь к боли и к потере, как касаются оголённого провода, и не умираю от этого. Не знаю, как получается это чудо, то, что я не умираю каждый раз.
Писатели, конечно же, знают периоды отчаяния и потери понимания того, кто мы есть. Наша работа — это работа по расчленению души, более того — по расчленению защитных механизмов души. Мы имеем дело с очень тяжелыми, уродливыми и неоформленными стройматериалами. Наша работа вновь и вновь сталкивает нас с ограниченностью наших возможностей. И всё же это огромное чудо, это таинственная алхимия: с того момента как мы берём перо в руки, мы перестаём быть беспомощной жертвой всего, что порабощало и сужало нас. Нам повезло, что мы пишем: мир открыт нам, он больше не сужает нас».
Михаил Дор
|
