ОБ ЭСТЕТИКЕ КЛЕВЕРА И ЕВРЕЙСКОМ ИСКУССТВЕ

«Нико, дай «ми». Так называется выставка киевского художника Павла Фишеля, которая с успехом прошла в галерее искусств Культурного центра НаУКМА при содействии Центра иудаики. О происхождении столь оригинального названия, современном еврейском искусстве и о многом другом мы беседуем с автором экспозиции.

— Итак, чем же все-таки навеяно «Нико, дай «ми»?

— Выставкой Нико Пиросмани в Национальном музее, которая прошла весной 2006-го. На меня она произвела огромное впечатление и заставила прислушаться к музыкальному строю, возникающему из полотен Мастера. В итоге появился ряд работ в духе Пиросмани. Что касается названия... Я просто «увидел», как встречаются двое на осликах — умудренный опытом мужчина и мальчик. Мужчина перебирает нижнюю струну — «ми»,   а  мальчик на слух настраивает свой музыкальный инструмент. Можно назвать это попыткой достичь созвучия своей души духовной традиции. Или еще проще — желанием передать свой настрой другому. И потребностью визави этот настрой уловить.

— Павел, некоторые твои работы уже появлялись на страницах ЕО.  А  как ты пришел к тому, что стало делом всей жизни?

— Я из семьи, в которой никогда не было художников. Но когда все-таки что-то во мне проклюнулось, было решено поступать в РХШ им.Шевченко — Республиканскую художественную школу. Причем, сопровождавшая меня на каждый экзамен мама, постоянно уговаривала не расстраиваться в случае почти неминуемого, с ее точки зрения, провала. Но я, тем не менее, поступил, в чем вижу несомненную заслугу нескольких людей. Прежде всего, моего учителя — Михаила Михайловича Федорова, поскольку он избавил меня от одного опасного комплекса. Я по наивности считал, что для того, чтобы стать художником, нужно быть аккуратным, хотя с детства в этом не преуспел. И когда я пришел к учителю в мастерскую, Федоров предложил, мол, точи карандаши на пол. Это вызвало протест моей мамы, на что Михаил Михайлович спокойно заметил, что это мастерская, и здесь аккуратность — не главное. Очень важную роль в моей жизни сыграла и прекрасная художница Зоя Лерман, которая, как говорят китайцы, стала тем человеком, который вдел нитку в иголку. Именно она сделала все, чтобы я не попал к тем учителям, которых она считала неподходящими, показывала профессионалам мои работы и, в конце концов, познакомила с Александром Агафоновым, который открыл для меня мир искусства и стал не только учителем, но и другом.

Профессиональная моя жизнь началась довольно рано, где-то с пятого класса.  А  потом был театрально-декорационный факультет художественного института, где в начале 1990-х, это я хорошо запомнил, училось всего 13 евреев.

— Но, видимо, на твой интерес к еврейской теме повлияло вовсе не это?

— Разумеется. К еврейскому образу жизни, соблюдению традиций и пр. я стал приходить года с 1996-го, но с творчеством это никак не было связано. Просто мне всегда импонировал художественный поиск и эксперимент,  а  в области еврейского искусства до меня эти поиски не доходили. Напротив, меня отталкивал некий китчевый образ, с которым ассоциируется еврейское искусство — молящийся еврей. Есть ряд способов преодоления этого стандарта. Один их них — взять максимально затасканный образ — того же молящегося еврея. Если это настолько исхоженное место, то в нем обязательно есть нечто, чего никто не заметил.

Меня всегда привлекал переход из одного состояния в другое и в этом смысле молитва — крайне интересное явление. Из этого возникли и первые «еврейские» работы — изображение двух молящихся евреев на порванной бумаге, своеобразная попытка выразить разорванное сознание, собрав его воедино.

По-моему, если очень глубоко к себе прислушиваться и рисовать только то, что считаешь нужным, в этом отзвуке всегда кроется нечто национальное. Иногда я смотрю на свои совершенно абстрактные работы, и вспоминаю еврейское серебро, подсвечники, парохеты (занавес для шкафа, в котором хранится свиток Торы. — Прим. ред.), — это очень похожая эстетика, но не литературно,  а  по внутреннему посылу.

Я разделяю эстетику попугаев и эстетику воробьев, эстетику кактуса и эстетику клевера. Это, в какой-то мере связано с моим отношением к еврейству. Мне ближе эстетика воробьев и клевера — еврейская эстетика, эстетика внимательного, любовного отношения к миру. Достаточно вспомнить еврейские орнаменты, для которых характерны не роскошные букеты из дорогих роз или георгинов,  а  полевые, неброские и скромные цветы.

Если говорить о более плотном включении в еврейскую тематику, то лет 6-7 назад благодаря Институту иудаики я начал заниматься дизайном книг и еврейских календарей. Мне было очень интересно сделать нечто большее, чем календарь, хотя это тема самодостаточная, ведь первая заповедь была именно о календаре. Но главное, к чему мы стремились, — передать выражение неповторимости момента. Первый наш календарь был построен из старых еврейских фотографий,  а  его идея держалась на... скрепочке. На скрепочке, которой моя бабушка крепила на картонке фото родственников. Эта скрепка — связь между человеком на фотографии и тем, кто о нем помнит.

Второй был уже почти хулиганским — мы использовали имитацию вышивки, где на парохете вместо традиционных скрижалей были вставлены числа еврейского месяца.

Третий календарь был сделан в стиле еврейских шкафов, за створками которых «стояли» компьютеры,  а  книги и птицы символизировали два образа свободы.

Последний наш календарь вообще висит на одном углу — словно ответ всем утверждающим, что он (календарь) у нас какой-то странный.

Не могу не отметить работу над иллюстрированием детской книги прекрасного поэта Григория Фальковича «Шалахмонес» — своеобразную попытку взглянуть на современный мир глазами средневекового еврея. Пришлось (я бы сказал, с удовольствием) совместить средневековую эстетику с современными элементами — велосипедами, лампочками и т.п.

— Павел, подытоживая, в ряду своих лучших произведений, какие три работы ты бы выделил особо?

— В области книжного дизайна — «Еврейские кинематографисты в Украине. 1910–1945 гг.» — это просто памятник душевной свободы полиграфиста. В живописной сфере, это — «Гитарист» и, безусловно, «Двое молящихся».

— Что ж, надеемся, вскоре этот список пополнится новыми замечательными творениями, которые обязательно найдут свое место на наших страницах.