На европейском фестивале русской поэзии, который проходил в ноябре 2002 года в Мюнхене, я познакомился с одним из организаторов фестиваля, известным еще в советские времена поэтом Даниилом Чкония.
Жили мы с Даниилом Соломоновичем в одном гостиничном номере и за несколько фестивальных дней успели даже подружиться. Мой сосед оказался интереснейшим собеседником и замечательным рассказчиком. И рассказывать ему было о чем, знал он бесконечное множество писательских историй, потому что в течение нескольких лет возглавлял в Москве литконсультацию Союза советских писателей. К тому же у нас оказалась масса общих знакомых, ибо детство и юность Дани (фамилия по отцу Шнейдер) прошли в Украине в приазовском Мариуполе (в советское время — Жданов).
Один из поэтических сборников Чкония с предисловием знаменитого Фазиля Искандера целиком посвящен родному городу поэта и так и называется «Слободка. Мариуполь».
Родился, правда, Чкония весьма далеченько от Мариуполя — в легендарном Порт-Артуре в первый послевоенный год. Десятитысячекилометровое путешествие мальчика из Порт-Артура в Мариуполь стало как бы прообразом всей будущей жизни поэта.
Куда только не забрасывала его судьба. Вот что писал он в одном из своих верлибров «Стихотворение для чтения вслух»:
«Родина...
Сколько их у меня?
Родился в Порт-Артуре (бывш. СССР, ныне — территория КНР), школьные годы провел в Мариуполе (бывш. СССР, ныне — территория Украины), некоторое время жил и работал в Тбилиси (бывш. СССР, ныне — территория Грузии), долго жил и работал в Москве (бывш. СССР, ныне — столица России), с некоторых пор проживаю в Кельне (бывш. римская провинция, вольный ганзейский город)».
В эмиграции Чкония не затерялся, не замкнулся. Как я уже упоминал, стал одним из организаторов поэтических фестивалей. Активно сотрудничает в русскоязычной прессе. Выпустил сборники стихов «Перед паузой» (Кельн, 1997) и «Медленные холмы» (Москва, 2002). Работает в туристическом бюро. Возит экскурсии по древним городам северо-запада Германии и стран Бенилюкса. Блестящий знаток искусств и истории. Даниил так увлекательно строит свои рассказы, что многие специально записываются именно на его рейсы.
Впечатления прошедшей в Украине юности, еврейские корни, скорбь по погибшим в «мариупольском Бабьем Яру» родным, библейские мотивы постоянно звучат в поэзии Даниила Чкония. В стихотворении «ЦДЛ», например, упоминается Лев Беринский.
Я участвовал с Левой в совещании молодых поэтов в начале шестидесятых. Некоторое время мы переписывались. Лев много переводил, особенно с молдавского. Потом я как-то потерял его из виду. В прошлом году после длиннющей паузы мы встретились на Конгрессе национальных литератур, проходившем в румынской Констанце под эгидой ЮНЕСКО. Оказалось, Лев живет в Израиле, стал одним из лучших поэтов, пишущих на идиш. Он рассказал мне, что в мире есть всего человек двадцать, профессионально работающих в поэзии идиш. Вот так, к сожалению...
Хотел бы обратить внимание читателей на одно из публикуемых в подборке стихотворений Даниила Чкония — из цикла «Холмы пустынь». Оно посвящено памяти Максимилиана Волошина — нашего замечательного земляка, 125 лет со дня рождения которого исполнилось 28 мая 2003 года.
ЕСЛИ ВЫЙТИ ИЗ КАЛИТКИ
и пересечь наискосок Итальянскую,
которая нынче Апатова,
то войдешь в переулок,
где был когда-то пустырь.
На пустыре возникал
шатер "шапито".
Но это было во времена,
когда юный доктор Залкинд
прикладывал примочки
стареющему Ивану Поддубному.
А позже долгие годы
на этом пустыре
мальчишки гоняли собак
или гоняли мяч,
а в старом домишке напротив
девочка тихо росла
и в окошко глядела.
В доме ее сияла с портрета
мама,
женщина удивительной красоты,
светившая дочке
из миражей
далекой московской богемы.
И не заметили
старая бабушка с дедом,
как пчелы слетелись к ним в сад
за пьянящим нектаром...
Только музыка, только стихи...
И кого-то любила она,
а кто-то ее любил,
но она оставалась
маленькой девочкой,
ожидающей маминой сказки.
А теперь ее нет,
да и домика нет,
и застроен пустырь гаражами.
Если выйти из переулка
и вернуться к калитке,
за калиткой увидишь
пустое пространство, где тоже
старый домик стоял...
Дед лежит, где когда-то была
агробаза и где тысячи прочих
лежат
в мариупольском Бабьем Яру.
Сын лежит недалеко,
а внук на пустое пространство
глядит,
держит за руку правнука,
для которого города имя -
звук
уже - или все же еще - пустой.
ЦДЛ
Виски с сединой
у мужчины
пьющего
виски с содовой
в Центральном Содоме Литераторов
у стойки
во времена застоя
стоя
на пути к ресторану
у бара
когда он был не справа
а слева
когда правые
были левыми
с Левой Беринским
перекинулись словом
далеко нынче Лева
а классик снова
стоит
потирает виски
ни содовой ни виски
ни либеральной тоски
* * *
Ибо тебя
Я увидел праведным предо Мною...
Ну что же ты, праведник, -
выжил, как будто усоп!
Что эта вершина,
вдруг ставшая холмиком узким?
Всю жизнь твою смыл
этот страшный всемирный потоп.
Обидчиков смыл
и друзей твоих, дальних и близких.
И это награда?
Кукуй же в своей правоте!
Мычи со скотом своим,
с птицей домашней кудахтай...
Сынам твоим тесно
в ковчежьей твоей тесноте,
И тесно их женам,
несущим унылую вахту.
И голубь летит,
постигая небес пустоту,
Чтоб завтра осесть
на подсохнувших скалах и глинах...
Кому же ты, праведник,
кажешь свою правоту?
Неправедным душам,
затопленным в темных долинах?
|
ОЛЬГЕ БЕШЕНКОВСКОЙ
Каждой твари в ковчеге по паре...
Ну, и где же растет виноград?
Где среди помраченья и хмари
Воссиял золотой Арарат?
Кто летел, кто перроном протопал...
Но успели пожитки собрать.
Перед тем, невсемирным, потопом
Снова двинулась Ноева рать.
Невзирая на эту погоду,
Голубь-вестник нашел, где присесть.
Эвон, сколько в ковчеге народу!
Ну, и твари, конечно же, есть.
1998
* * *
Я согласен назвать ностальгией
Бесконечно тягучие сны.
Вижу лица, но лица - другие.
И другие приметы весны.
Подступающий миг пробужденья
Не пугает реальностью дня.
Вот бы новую дату рожденья,
Раз уж адрес иной у меня!
Но, посмертные слепки снимая,
Счет ушедшим мгновеньям веду.
Я сегодня, что лошадь хромая,
Сбился с шага и сплю на ходу.
Не задворки, зады, перекопы,
Не обмылки в гремящих тазах...
Я стою посредине Европы
С азиатской тоскою в глазах.
* * *
Буксир на реке завывает,
Я вышел и сразу промок.
Ну что ж , и такое бывает.
И что мне полночный звонок!
И что мне в твоем интересе -
Куда мое время летит!
Ты где-нибудь в теплой Одессе,
А здесь без конца моросит.
Здесь тусклая сырость нависла,
Не спрашивай лучше, не зли!
Летят перелетные числа
И тают в осенней дали.
Недолго уже до мороза,
Как вечер наступит - ни зги...
Какой-нибудь Бабель с Привоза
Тебе заморочит мозги.
Мерцает холодная лужа,
Буксир завывает, скорбя...
Послушай, найди себе мужа!
Пускай он ревнует тебя!
ИЗ ЦИКЛА «ХОЛМЫ ПУСТЫНЬ»
2
На набережной - век железный,
Но так не долог этот век
И этот грохот бесполезный
Бесполых баров-дискотек.
По мне ж - так вовсе не иссякли
И чудятся сквозь мрачный грай
И лунный свет татарской сакли,
И псов татарских злобный лай.
Не оглушен, не огорошен,
Над всей тусовкою высок,
Ступает медленный Волошин,
Подтягивая поясок.
И осторожно море плещет,
Взяв каплю суши на губу,
И осыпается, и блещет,
Как жесткий ремешок на лбу.
Ревет динамик до рассвета,
И пьяный визг под ним звенит.
Но, как и прежде, Дом Поэта
Свое достоинство хранит.
|
|