ШОЛОМ АШ И ДЕВОЧКА ИЗ РВА

БОРИС ХАНДРОС

В который раз убеждаюсь: жизнь порой закручивает сюжеты, перед которыми бледнеют самые смелые "придумки" беллетриста.

...В один из сентябрьских дней мне - узнику "малого" гетто (местечко Озаринцы) пришлось из-за облавы заночевать в "большом" гетто (в Могилеве-Подольском). Вот тогда-то и произошло мое первое знакомство с Шоломом Ашем. Роман "Ди мутер" ("Мать") торжественно вручил мне дядя Абрам - большой книгочей. Ему книга, по его словам, досталась от депортированного из Бессарабии еврея.

...Комната в полумраке, чадящий каганец. Меня атакуют огромные клопы, буквально оккупировавшие оба гетто (их давили, выжигали спичками и свечами, поливали кипятком, да все без толку).   А  я, забыв обо всем на свете, увлеченный судьбами первых иммигрантов, попавших из местечек в американский "котел", глотаю страницу за страницей.

Более чем полвека спустя я снова встретился с Шоломом Ашем, прочитав в журнале "Ди идише культур" ("Еврейская культура") его рассказ "Талнэ вэт лебен" ("Тальное будет жить") из книги "Дер бренендигер дорн" ("Пылающая купа"), изданной в 1946 году в Нью-Йорке.

Тальное - старинное еврейское местечко, прославившееся на весь мир своим цадиком (немцы не оставили там камня на камне).

Весна 1944-го. Тальное только что освобождено частями Красной Армии.

Артиллерийский полк уходит на запад, и комендантом местечка остается Хаим Табачников. Он одинаково относится к людям любой национальности, рад за каждого, кому удалось спастись, и все же ему больно, что среди местных жителей, переживших оккупацию, - ни одного еврея.

Никого из евреев, которых он знал с детства, среди которых он жил, воспитывался: ни отца, ни матери, которых он оставил в местечке, ни замужних сестер с детьми, ни дядьев, ни учителей, ни друзей, ни врагов, - никого... Местечко Тальное мертво...

... "Все Тальное лежит во рвах"...

Он уже знает по рассказам очевидцев, что произошло, знает, по каким улицам гнали людей на смерть. Он всячески избегает этого страшного, проклятого места, все еще теплится в нем надежда. Сам того не замечая, он напевает про себя песенку из далекого детства, когда местечко еще было местечком: "Реб Дудл, реб Дудл из Тального..." (Дувид Тверский - из знаменитой династии чернобыльских цадиков).

Однажды к нему пришел человек - седобородый, с красными от бессонницы глазами, с винтовкой на плече. За руку он держал девочку лет 8-10. Это были евреи - единственные чудом уцелевшие после расстрела. Старику удалось вырваться изо рва, из-под груды мертвых тел. Он вынес на руках это дитя.

Старый еврей прибился к партизанам, принимал участие в боях, убивал немцев и, как зеницу ока, берег девочку. В ней - вся надежда. Будет она - воскреснет Тальное. Она - само Тальное.

Об этих двух встречах с творчеством Шолома Аша я поведал в "Местечке, которого нет" (первая часть).

И вот еще встреча.

 А  было так. 17-е марта - памятный для меня день расстрела,  а  следовательно, моего второго рождения - в 2003 году я встретил в Умани на презентации "Местечка..." и кинофильма "Млын". Встреча с уманчанами приближалась к концу, когда ко мне обратилась одна из присутствующих. "Я читала вашу книгу, - сказала она. - Та девочка из Тального, о которой писал Шолом Аш, - это я".

Живая девочка из придуманного писателем рассказа. Фантастика! Мы, однако, спешили: ждала машина. Попросил написать.

Спустя несколько дней на мой адрес пришло письмо из Умани от Ольги Друзгальской. Привожу его с небольшими сокращениями.

"По рождению я не Ольга Друзгальская,  а  Нина Левенберг. Имя и фамилию мне дали приемные родители. Родную маму звали Циля, отца - Борух, Борис. Я их не помню. Мне было всего два года, когда немцы заняли Тальное. Они ворвались в наш городок 27 июля 1941 года.  А  уже 16 августа в десяти километрах от города у села Белашки фашисты расстреляли пять тысяч евреев.

Мама и бабушка погибли. Каким-то чудом я осталась жива. Мальчики, которые тоже чудом уцелели, вытащили меня из ямы, из-под груды тел. Я была ранена в ногу, вся в крови. Мальчики зарылись в стог сена,  а  меня посадили снаружи, так, чтобы кто-нибудь заметил. Евдокия Клембещук увидела нас, но мальчиков взять побоялась,  а  меня, маленькую, взяла. Шла она в лес по грибы. Посадила меня в корзину, накрыла платком. Принесла домой, умыла, одела во все чистое. Мальчики ушли в лес, и дальнейшая судьба их неизвестна.

Муж тети Дуни Иван Гнатович был полицаем, но оказался неплохим человеком. Однако оставить меня в своем доме они не могли. О том, что тогда произошло, я узнала, уже будучи взрослой. Меня приютили супруги Васильцовы.

Риск был, конечно, очень большой. Приходили немцы из айнзацкоманды, рыскали в шкафах, под кроватью, на чердаке, в подвале. Я спала на кровати вместе с хозяйкой, Марией Ивановной. При очередном приходе немцев она набросила на меня одеяло. На кровать не обратили внимания, и это спасло мне жизнь.  А  вообще меня прятали в разных местах: на чердаке, в подвале,  а  иногда увозили в лес. О том, кто я на самом деле, знали многие соседи. Но никто не выдал. Наоборот, чем могли, помогали. Постоянно опекал меня соседский мальчик Игорь Ободжинский. Он был мне как брат.

После войны Мария Ивановна хозяйничала дома. Ее муж, Андрей Васильевич, работал шофером. Вскоре после освобождения Тального, в 1944 году, моя бабушка Хана Моисеевна Левенберг и тетя, Кира Натановна Левенберг, - родная папина сестра - приехали за мной. К тому времени стало известно, что мой отец погиб на фронте. Мои приемные родители меня не отдали. Очень уж ко мне привязались. Я тоже их полюбила. Это время я уже помню, хотя еще не все понимала.

В 1945 году Мария Ивановна и Андрей Васильевич меня удочерили (своих детей у них не было).

Не забывали меня и мои первые спасители - Клембещуки. Тетя Дуня и дядя Иван часто навещали, приглашали в гости. Одним словом - родичи. После войны они перебрались из села в Тальное.

О том, кто я, откуда, кто мои настоящие родители, Мария Ивановна мне долгое время ничего не говорила. Когда я пошла в школу, то там, в классе, услышала: "Ти жидівка, тебе з ями взяли. Ти що, не знаєш?". Пришла домой вся в слезах, рассказала. Мария Ивановна тут же пошла в школу, поговорила с учителями.

Так я и росла у них. Родители меня очень любили. Тетя и бабушка, чтобы быть поближе ко мне, переехали в Умань. Мы часто ездили друг к другу в гости. Семьи еще больше породнились.

Я жила в Тальном до семнадцати лет. Окончила 10 классов. Затем переехала в Умань к тете. Там поступила в педучилище. Потом 35 лет проработала воспитателем в детском саду. Приезжала в отпуск домой в Тальное. Как-то одна из наших соседок сказала мне, что ее отец был полицаем, отсидел после войны 20 лет.  А  ведь меня не выдал.

Моих приемных родителей, которым я обязана своим спасением, давно уже нет в живых. По моему представлению им посмертно было присвоено звание Праведников мира. Их имена - на Стене почета в Яд ваШеме.

В послевоенном Тальном помню семью Табачниковых.

16 августа ежегодно в Тальное съезжаются из разных городов, стран мои земляки, рассеянные по всему свету, - родственники, друзья погибших. Собираются у братской могилы. И обязательно несут цветы и на могилу Марии Ивановны и Андрея Васильевича Васильцовых. Так будет и в этом, и в последующие годы.

Вот и все, что я могу сообщить. Пишите мне.

P.S. Не идет из головы рассказ Шолома Аша. Откуда в далекой Америке он узнал обо мне?".

Действительно, откуда? Речь идет о событиях в Тальном. Видимо, имеется в виду одна и та же девочка. Хотя история ее спасения несколько иная. И это понятно.

Перед нами не документальный очерк,  а  рассказ.

Попробуйте, однако, определить, где кончается вымысел и начинается жизнь.