Глава десятая: Настя

Поговорим немного о Насте.
Приехав с нами в Ростов, она поселилась в большой и светлой комнате за кухней, и стала, согласно договору, обслуживать две семьи: нашу и начальника папы, в квартире которого мы жили. Работать ей приходилось немало, но молодой и здоровой казачке сил было не занимать - стать, а жалованье ей шло очень приличное. Работая, она распевала модные песни, и некоторым из них научила и меня. Как и раньше, в свободное время, она лежала на своей постели, куря папиросу за папиросой, и читала любовные романы. Ее собственные сердечные дела шли тоже, кажется, весьма успешно, но о них Настя скромно умалчивала. Большевиков она, по-прежнему, терпеть не могла. В силу новых законов, моя мать была обязана подписать с Настей трудовой договор. По этому контракту ей полагалось известное минимальное жалованье, приличная, для жизни, комната, спецодежда, один свободный день в неделю и двухнедельный годовой отпуск. Насчет жалованья и комнаты - все обстояло благополучно, но вся ее спецодежда состояла из пары передников. Каждое воскресенье она имела половину свободного дня, но годового отпуска у нее совершенно не было. Когда летом мы уезжали на дачу в Одессу, она продолжала обслуживать семью Сорокиных, а позже - Лавровых. Однажды к нам явилась комиссия из «Защиты труда», мужчина и женщина, дабы проверить: насколько исполняются условия трудового договора.
Мама позвала к ним Настю.
- Товарищ, получаете ли вы аккуратно обещанное вам жалованье?
- Получаю аккуратно, полностью, - довольно сухо ответила Настя.
- А спецодежду вы получаете?
- Еще бы!
- А свободный день в неделю, а две недели годового отпуска, вы имеете?
- Все имею.
- Не хотите ли вы предъявить какие-нибудь претензии?
- Совершенно никаких.
Оба «товарища» из «Защиты Труда» казались недовольными*.
- А комната приличная у вас есть?
- Есть.
- Покажите нам ее.
Настя повела их к себе. На пороге они остановились, и с недоверием уставились на Настю:
- Это - ваша комната?
- Моя.
- Ого! Однако!
У них самих такой комнаты не было.
В другой раз пришел к ней какой-то тип из Ликбеза. (Ликбез - ликвидация безграмотности). Когда мама позвала Настю к «ликбезовцу», она рассердилась:
- Какого черта они еще хотят от меня? - Однако вышла к нему, вытирая руки о передник.
- Вы, товарищ, будете домашней работницей?
- Буду.
- Вы свободны по воскресеньям?
- Конечно, свободна.
- По имеющимся у меня сведениям, вы ни разу не были у нас.
- У кого это - у вас?
- У нас, в Ликбезе.
- А чего я там не видала?
- Вы должны к нам прийти.
- Для чего?
- Для ликвидации безграмотности.
- Чьей, вашей?
- Вы, товарищ, не сердитесь, - все должны ликвидировать свою безграмотность.
- Мне, товарищ, ликвидировать нечего: я, вот, книжки читаю, а коли письмо написать придется, там думаю, что лучше вашего напишу. А теперь, извините, но у меня на разговоры времени мало, бегу на кухню - боюсь, что там жаркое подгорит. Прощайте.
Товарищ из Ликбеза ушел, пожимая плечами, и больше ее никто не беспокоил.
Однажды мама, в сопровождении Насти, покупала на рынке необходимые продукты. Внезапно Настя потянула маму за рукав:
- Анна Павловна, поглядите, кто там стоит.
Мама оглянулась. В десяти шагах от них стояла худая, оборванная и грязная молодая женщина; на своих руках она держала, завернутого в тряпье, больного ребенка. Он весь был покрыт струпьями и прыщами. Женщина протягивала руку и просила подаяния. В несчастной, с трудом, мама узнала ту самую Марусю, которая работала у нас в Таганроге, и связавшись с чекистом, вытребовала себе крупную сумму денег. Мама подошла к ней:
- Маруся, - ты?
Та тоже узнала мою мать, и разрыдалась.
- Анна Павловна, барыня, он мне, мерзавец, ребенка сделал, меня самую обобрал до ниточки, да и бросил. Это Бог меня за вас наказал.
Мама подала ей целый рубль и отошла прочь. Маруся приняла его и еще больше расплакалась. Маме ее было искренне жаль, но, что она могла поделать? Когда они отошли на несколько шагов, Настя заметила моей маме:
- Вам, кажется, Анна Павловна, ее жалко, а мне - нисколько: дурой баба была, дурой и осталась; нашла с кем связаться.
Больше никто из нас Марусю не встречал, и ее дальнейшая судьба мне совершенно неизвестна.