Страница 56 из 129
Дальше, ради курьеза, сравним три последующих фразы из определения материи, сделанной советским словарем, с одой Державина «Бог»: Первые три строчки оды:
О Ты, пространством бесконечный, Живый в движеньи вещества, Теченья времени предвечный,
Тридцатая строчка:
Ты был, Ты есть. Ты будешь ввек.
Если слово, материя, в определении советского словаря, заменить Его святым именем, и если бы гениальный поэт не жил почти два века назад, я мог бы его заподозрить в плагиате у вышеуказанного энциклопедического словаря. Если все логические построения и выводы атеистов-материалистов, невольно, приводят их к тому к чему, верующего монотеиста, приводит его вера, эта невольная, но необоримая и неизбежная конвергенция, может служить неплохим логическим доказательством Его существования. Добавим, что если невозможно определить «рационально» материю, то и утверждение, что все явления в природе рациональны, ни на чем не основано. Заключим: первый постулат материалистов не может служить даже постулатом, ибо ровно ничего не обозначает. Рассмотрим кратко их второй постулат. Повторим его: «Вселенная, со всеми ее сложнейшими и точнейшими законами, существовала всегда и будет существовать вечно: ей нет ни начала ни конца». Для подобного утверждения надо прежде всего определить: что такое вечность и бесконечность; но мы знаем, что это невозможно. Заключим: в области веры ничего доказать нельзя, и каждый имеет право верить, или не верить, согласно своим чувствам и понятиям. Многие великие ученые были глубоко верующими людьми. Вспомним хотя бы Пастера. Здесь я хочу привести известный анекдот: Великий ученый, с мировой славой, отец теории условных рефлексов, профессор, академик Павлов, был очень верующим православным. Однажды он шел по улице Петербурга, направляясь на заседание Академии Наук. У ворот большого дома, мимо которого он проходил, молодой дворник мел улицу. Этот последний не был, подобно многим его собратьям по ремеслу, безграмотным невеждой. Благодаря знакомству с некоторыми «передовыми» молодыми людьми, с которыми он частенько встречался в кабаках, и других подобных заведениях, он сильно развился и набрался новых идей. Кроме того он читал газеты, и при надобности умел бойко подписать свое имя. Когда седобородый ученый поравнялся с ним, в ближайшей церкви зазвонили колокола. Профессор Павлов набожно перекрестился. Дворник взглянул на него и улыбнувшись спросил: - Дедушка, ты веришь в Бога? - Верю, сынок, - тоже улыбнувшись, добродушно ответил великий ученый. - Эх! темнота, темнота! невежество наше! - произнес горестно дворник, и вновь взялся за метлу, продолжая подметать улицу. Профессор Павлов, быть может, и остановился бы побеседовать с «передовым» дворником, но он спешил: его ждали в Академии Наук. Имея дело с гипотезами, а не с доказанными теориями, все мы: политеисты, монотеисты, атеисты, имеем право веровать, или не веровать, согласно своим убеждениям; но, с другой стороны, никто не должен сметь их насильно навязывать другим. В области недоказуемого, абсолютная терпимость обязательна. На этом основывается свобода совести, а без нее никакая другая свобода невозможна. Свобода - едина и неделима. Конечно, каждый из нас вправе, путем нормальной пропаганды, стремиться к распространению своих убеждений, но никто не должен насмехаться над чужими верованиями и кощунствовать. Вина большевиков не в том, что они атеисты, это их неотъемлемое право, но в том, что они, с самого своего прихода к власти, стали бороться административными мерами со всеми формами религии. Они кощунствовали и издевались над верой и верующими, словесно и печатно, одновременно воспрещая всякую религиозную пропаганду, и преследуя ее всеми мерами, имеющимися в распоряжении диктаторов. Стал выходить иллюстрированный журнал: «Безбожник». Потом они, продолжая систематически притеснять всех служителей различных культов, принялись закрывать церкви, синагоги, мечети и прочие Храмы Божьи. На принудительных сходках и собраниях, перед согнанной насильно публикой, выступали малограмотные ораторы, говорили глупости, богохульствовали и издевались над верованиями других. Возражать им было опасно. Однако, расскажу про случай, имевший место в Москве: На одном из таких собраний, перед аудиторией, состоящей почти исключительно из простых рабочих, молодой пропагандист воинствующего атеизма, в течении часа кощунствовал и насмехался над всем, что ни есть святого в душе человека. В заключении этот нахал заявил: «Если, дорогие товарищи. Бог существует, то после всего мною сказанного, я смело вызываю Его: пусть Он явится, и ударит, перед всеми вами, меня по щеке». Среди общего смущения, поднялся со своего места, высокий, уже немолодой молотобоец, и развалистой походкой подошел к трибуне, с которой говорил оратор. Поднявшись на нее, и, обратившись к слушателям, он громким, но ровным голосом, с легким московским акцентом, произнес: «Зачем же, для такого дела, Господа то нашего беспокоить, это и я, за Него, могу сделать». За сим, среди гробовой тишины замершей залы, прозвучала мощная оплеуха. Летом 1922 года в Таганроге советские власти начали закрывать одну за другой, православные церкви. Русское население волновалось, но до времени терпело: в городе еще оставалось несколько нетронутых церквей, и этого, пока, было достаточно. Комсомольцы, с пением антирелигиозных песен, являлись к напуганным священникам, и требовали у них сдачи церкви под клуб. В начале осени, незадолго до Рош Ашана, в нашу синагогу явилась группа таких молодых коммунистов (к великому стыду надо признаться, что все они были евреями), и распевая частушки, вроде:
Долой, долой: монахов, раввинов и попов! Зачем нам синагога, когда есть комсомол!
велели вынести торы и священные книги, а все здание, с пристройками, им передать под клуб. Представьте себе горе моей религиозной бабушки! Но набожные евреи устроились: нашли не очень, правда, большую комнату, и превратили ее в место молитвы. В ней они и отпраздновали Рош Ашана и Йом Кипур, и там же стали собираться в пятницу вечером и в субботу. Несмотря на это, было очень жаль таганрогской синагоги, в основании которой участвовал еще мой прадед. В середине октября, готовясь отпраздновать пятилетие большевистской революции, местные власти решили закрыть последнюю, очень чтимую русскими, церковь. Но тут случилось нечто непредвиденное: в день предполагаемого ее закрытия, перед нею собралось чуть ли не все православное население города, приехали, даже, крестьяне, из ближайших деревень. Начались причитания и плач женщин, послышались крики и угрозы по адресу властей. Большевики испугались, и церковь осталась открытой. Увы! за еврейскую синагогу заступиться было некому. К этому времени, с целью вызвать раскол в среде православного духовенства, советские власти образовали, так называемую, «живую» церковь, реформированную во вкусе нового режима. Этой церкви власти покровительствовали, а «мертвая» церковь», т. е. традиционная, терпела всяческие гонения. Много позже, при перемене Сталиным политического курса, в связи с оппортунистическими интересами текущего момента, эта «живая» церковь была им ликвидирована. В 1924 году официальный поэт советского правительства, Демьян Бедный (Ефим Алексеевич Придворов), настрочил целую поэму: «Новый завет, без изъяна, евангелиста Демьяна». Демьян Бедный начинал свое произведение с повествования о том, как якобы, роясь в пыльной груде писаний отцов церкви, случайно разыскал:
«Евангелие от Иуды; Которое писала рука Любимого исусова ученика, И пламенного еврейского патриота, Иуды Искариота».
И т. д. У него, в конце концов, получалось, что Христос предал Иуду, а не наоборот. О Марии Магдалине, считаемой православными святой и равноапостольной, он пишет:
«Мария Магдалина, известно в точности, Была далека от непорочности».
И т. д. и т. п.
На протяжении многих листов, Демьян Бедный грубо издевается над Христом, его апостолами, и всем, что чтимо верующим русским человеком. Это грязное произведение было полностью напечатано в «Правде», перепечатано в других газетах, и после этого вышло отдельной книжкой, дешевого, общедоступного издания. Но подобное наглое хамство не могло остаться без ответа. Вскоре появилось, ходившее в списках по рукам, стихотворение, приписываемое известному молодому поэту, Сергею Александровичу Есенину (1895-1925). Оно называлось: «Ответ Демьяну Бедному», и в нем звучало все негодование, и вся боль оскорбленной души. Оно длинное, но я привожу его полностью: «Ответ Демьяну Бедному»
Я часто думаю: за что его казнили? На что он жертвовал своею головой? За тем, что Рима враг, он, против всякой гнили, Отважно поднял голос свой?
За тем ли, что в стране проконсула Пилата, Где культом кесаря полны и свет и тень. Он, с кучкой рыбаков из бедных деревень. За кесарем признал одну лишь силу злата?
За тем ли, что себя на части разорвав. Он к горю каждого был беспредельно чуток, И всех благословлял, мучительно любя: И маленьких детей, и грязных проституток?
Не знаю я, Демьян, в евангелье твоем Я не нашел правдивого ответа… В нем много бойких слов: ах, как их много в нем! Но слова нет - достойного поэта.
Я не из тех кто признает попов, Кто безотчетно верит в Бога, Кто лоб свой расшибить готов Молясь у каждого церковного порога.
Я не люблю религии раба. Покорного от века и до века, И вера у меня в чудесное слаба: Я верю в знание и в силу человека…
Я верю, что стремясь по нужному пути, Здесь, на земле, не расставаясь с телом. Не мы, так кто-нибудь, ведь должен же дойти, К, воистину. Божественным пределам.
И все-таки, когда я в «Правде» прочитал Неправду о Христе, блудливого Демьяна, Мне стало стыдно, будто я попал В блевотину извергнутую спьяна.
Пускай Будда, Мойсей, Конфуций и Христос, Далекий миф, мы это понимаем. Но все-таки нельзя ж, как годовалый пес, На все и всех захлебываться лаем.
Христос - сын плотника, когда-то был казнен, Пусть это миф, но все же, когда прохожий Его спросил: «Кто ты?», ему ответил он: «Сын человеческий», а не сын Божий.
Пусть миф Христос, как мифом был Сократ, Так что ж из этого и следует подряд. Плевать на все, что в человеке свято?
Ты испытал, Демьян, всего один арест, И ты скулишь: «Ах, крест мне выпал лютый!» А чтоб когда тебе голгофский дали крест. Иль чашу с едкою цикутой?
Хватило б у тебя величья до конца, В последний час, по их примеру, тоже Благословлять весь мир, под тернием венца, И о бессмертии учить на смертном ложе?
Нет, ты, Демьян, Христа не оскорбил, Ты не задел его, пером, нимало: Иуда был. Разбойник был, Тебя лишь, только, не хватало.
Ты сгустки крови, у креста. Копнул ноздрей, как толстый боров; Ты только хрюкнул на Христа, Ефим Лакеевич Придворов.
Но ты свершил двойной тяжелый грех: Своим дешевым, балаганным, вздором, Ты оскорбил поэтов вольный цех, А малый свой талант покрыл большим позором.
Ведь там, за рубежом, прочтя твои стихи. Небось злорадствуют российские кликушки: «Еще тарелочку Демьяновой ухи. Соседушка, мой свет, пожалуйста, покушай».
А русский мужичек, читая «Бедноту», Где образцовый шрифт печатают дублетом, Еще усерднее потянется к Христу, А коммунистам, «мат» загнет при этом.
|