|
Страница 3 из 149
Таким образом, Исход был актом политического самоопределения и сопротивления; но он был также, и прежде всего, религиозным актом. Дело в том, что израильтяне всегда были особыми, и египтяне видели их особость и боялись ее. Израильтяне отвергали весь запутанный египетский пантеон, весь дух его, смысл и символику, образовывавшие посвоему столь же энергичную и всепроникающую систему, что и молодая религия Израиля. Подобно тому, как Авраам ощущал тупик, в который зашла религия Ура, так и израильтяне со своим вождем Моисеем, который видел все это яснее остальных, считали мир египетских религиозных верований и обрядов затхлым, невыносимым, отвратительным и зловещим. Уйти означало для них порвать не только с физическим рабством, но и с лишенной воздуха духовной тюрьмой: легкие израильтян в Египте жаждали жгучего кислорода правды и образа жизни, который был бы чище, свободнее и более ответственен. Египетская цивилизация была очень древней и очень в чем-то детской; побег от нее израильтян был заявкой на взрослость.
В этом процессе взросления израильтяне действовали, по большому счету, не только во имя себя, но и во имя всего будущего человечества. Переход к монотеизму, и даже не просто к монотеизму, а к единому и всемогущему Богу, означал одновременно переход к новым этическим принципам и методичному приложению их к человеческим существам. Все это вместе ознаменовало один из великих поворотных моментов в истории, возможно самый великий. Степень его величия можно оценить, рассматривая взгляд на мир египтян, который отвергался израильтянами. Египтяне были чрезвычайно умелыми ремесленниками и обладали безукоризненным художественным вкусом, но их интеллектуальные позиции были предельно устаревшими. Для них было трудно, если вообще возможно, восприятие общих понятий. Им было чуждо ощущение кумулятивного характера времени, как противоположности повторяющимся его проявлениям; поэтому они лишены были ощущения истории, им было чуждо понятие поступательного прогресса. Их понятия о концептуальных различиях между жизнью и смертью, между миром людей, животных и растений носили достаточно зыбкий, смутный характер. Их верования были ближе к циклическим и анимистическим религиям Востока и Африки, чем к тому, что мы привыкли называть религией на Западе. Для них небо и земля отличались количественно, но не качественно, причем небо управлялось царем, в котором воплощался создатель, а земным воплощением которого был фараон. И небесное и земное царства были имманентно стабильны и статичны, а любое изменение считалось ересью и злом. Характерным для этого статичного общества было отсутствие понятия безличного, неперсонифицированного закона, а потому там отсутствовали кодексы законов, не говоря уже про их письменную форму. Фараон считался источником и господином законов, и его судьи (а суды, конечно, там существовали) собирались по его желанию, дабы претворять в жизнь его произвольные суждения. В культурах Месопотамии III-II тысячелетий до н.э. взгляд на мир отличался от описанного выше коренным образом. Он был намного динамичнее, но и в то же время запутаннее. Они отвергали понятие единого бога как высшего источника власти. В отличие от египтян, которые постоянно добавляли новых богов в свой пантеон по мере появления теологических трудностей, они верили, что все основные боги уже созданы. Сообщество этих богов осуществляло верховную власть над миром, выбирало главу пантеона (такого, как Мардук) и, если считало это целесообразным, даровало отдельным людям бессмертие. Таким образом, небо все время находилось в некоем состоянии беспокойства, подобно человеческому обществу. В сущности, каждое из обществ являлось аналогом другого, причем связующим их звеном служил зиггурат. Земной монарх не считался божеством - на этом этапе общества Месопотамии редко верили в богоцарей; не был он и абсолютным монархом. Считалось, что он подотчетен богам. Монарх не мог произвольно ввести или ликвидировать какой-либо закон. Фактически личность находилась под защитой космического закона, который считался неизменным. Динамичные, и потому не противоречащие развитию и прогрессу, идеи месопотамского общества были предпочтительнее египетской мертворожденности. Они сулили надежду в противоположность безнадежности и фатализму афро-азиатских норм, характерным примером которых был Египет. В то время как пирамида была гробницей богоцаря, храм-зиггурат был живой связью между землей и небом. С другой стороны, эти идеи не обеспечивали этической основы для жизни, и их результатом была значительная неопределенность при попытке оценить, в пользу чего настроены боги или чего они хотят. Их радость и гнев были произвольны и необъяснимы. Человек бесконечно и вслепую пытался умилостивить их жертвами.
В одном очень важном отношении эти месопотамские общества, расширявшиеся в западном направлении, становились все более и более изощренными: они развивали письменность, и их письмена были намного более эффективны, чем египетские иероглифы и их производные. Сами племена справедливо считали это изобретение источником своей мощи. Они полагали, что, записав закон, вы увеличиваете его силу и делаете его магическим. Начиная с конца третьего тысячелетия правовые системы становились сложнее и насыщеннее и находили свое отражение не только в массиве юридических документов, но и в сводах законов. Распространение аккадского (ассиро-вавилонского) письма и языка побуждало формировать своды законов правителей столь удаленных друг от друга государств, как Элам и Анатолия, среди хурриев и хиттитов, в Угарите и на литорали Средиземного моря.
Самый ранний вариант свода законов Моисея, который, как мы предполагаем, был провозглашен около 1250 г. до н.э., являлся частью еще более древней системы. Первый свод, обнаруженный среди текстов Музея Древнего Востока в Стамбуле, датируемый примерно 2050 г. до н.э., является детищем Ур-Намму, «царя Шумера и Аккада», Третьей династии Ура. Помимо всего прочего, он провозглашает, что на царство Ур-Намму был избран богом Нанной, после чего освободился от нечестных чиновников и установил правильную систему мер и весов. Авраам был наверняка знаком с его положениями. Другой свод, с которым Авраам также мог быть знаком, восходит примерно к 1920 г. до н.э.: это две таблетки, находящиеся в Иракском музее, которые были составлены на аккадском языке в древнем царстве Эшнуна и содержат шесть десятков законов, сформулированных богом Тискпаком, который донес их до людей через посредничество местного царя. Гораздо более содержательными являются таблетки начала XIX века до н.э., основная часть которых хранится в Пенсильванском университете, где излагается свод законов царя Липт-Ишрара из Иди, написанный, подобно Ур-Намму, на шумерском языке. Наиболее же впечатляющим из всех является свод законов Хаммурапи, записанный на аккадском языке на двухметровой диоритовой плите, найденный в 1901 г. в Сузе, к востоку от Вавилона и хранящийся в Лувре; датируется 1728-1686 гг. до н.э. Среди более поздних сводов законов отметим среднеассирийские глиняные таблички, вырытые немецкими археологами перед Первой мировой войной в Калат-Шергате (древний Ашур), которые предположительно восходят к XV веку до н.э. и, видимо, ближе всего по времени к законам Моисея.
Видно, что, собирая и составляя кодекс законов Израиля, Моисей имел возможность опираться на довольно большое количество примеров законодательных сводов. Он вырос при дворе, был грамотен. Запечатлеть закон в письменной форме, высечь его на камне - все это было частью акта освобождения от Египта, где, по существу, отсутствовала четкая правовая система, и перемещение оттуда в Азию, где уже существовала законотворческая традиция. Но, хотя в некотором смысле свод Моисея явился частью ближневосточной традиции, его отличия от других древних кодексов настолько многочисленны и фундаментальны, что он представляется чем-то совершенно новым. Во-первых, хотя утверждалось, что остальные кодексы выпущены Богом, они были изложены и преподнесены от имени конкретных царей, как например, Халмурапи или Иштар; поэтому они поддаются переработке, изменениям и вообще носят светский характер. В то же время согласно Библии авторство законов, изложенных в Пятикнижии, принадлежит исключительно самому Богу, а потому ни одному израильскому царю и непозволительно было, да и не приходило в голову, издать собственный свод законов. Моисей (а впоследствии и Езекиль, продолживший законодательные реформы) был пророком, а не царем, занимался не творением, а передачей законов. Неудивительно, что в его кодексе не делается различия между законом религиозным и светским (они просто совпадают), между законами гражданскими, уголовными и моральными.
|
ПОПУЛЯРНАЯ ИСТОРИЯ ЕВРЕЕВ
