|
Страница 111 из 149
Эйнштейн верил, что макрокосмос и микрокосмос управляются одними законами и что его Общая теория относительности в конце концов станет просто частью общей теории, описывающей все электромагнитные поля. Тогда каждое физическое соотношение материального мира можно будет точно описать несколькими страницами уравнений. Он чувствовал глубокое родство со Спинозой, который тоже «глубоко убежден в причинной обусловленности всех явлений, причем в то время, когда успехи на пути познания причинной связи явлений были еще весьма скромными». Ему же, через 300 лет после Спинозы, должен сопутствовать успех. Этот поиск выглядел особенно еврейским, в том смысле, что диктовался необходимостью открыть всеобъемлющий закон о вселенной - своего рода научную Тору. Альтернативой всеобъемлющей теории был индетерминизм - концепция, особо неприемлемая для еврейской мысли, поскольку делает невозможной всю этику, закономерность в истории, определенность в политике и законе. Отсюда и сорокалетние поиски Эйнштейна, не завершившиеся успехом. Подобно Маймониду, который в своем кодексе, комментариях и «Наставлении» пытался свести все огромное наследие иудаизма к компактному, ясному и рациональному объему знаний - иудаистской сумме, Эйнштейн искал полной и монументальной простоты, научной суммы, которая сделала бы ясным смысл вселенной.
Фактически его реальные достижения ограничились формулированием теории относительности. Ее истинность была продемонстрирована неоднократно, и в течение шестидесяти или более лет она является сердцевиной свода научных знаний. В общественное сознание она, правда, привнесла не новую и большую простоту, а новую сложность, поскольку относительность путают с релятивизмом, особенно с моральным релятивизмом. Соединение Эйнштейна с Фрейдом, по крайней мере, на бытовом, так сказать, уровне, нанесло сокрушительный удар по абсолютной определенности иудео-христианской этики, в которую Эйнштейн кстати глубоко верил. Это также было зачтено в прегрешения евреев. Появление теории относительности ознаменовало к тому же для многих образованных и интеллигентных людей момент, начиная с которого они оказались неспособными понимать ход развития науки. О последствиях этого писал еврейский писатель и философ Лайонел Триллинг (1905-1975): «Отлучение большинства из нас от научного способа мышления, который традиционно считался достижением нашего века, было воспринято как удар по нашему интеллектуальному самоуважению. Мы все согласились помалкивать об этом унижении; но можно ли сомневаться, что оно… внесло в духовную жизнь как существенный элемент сомнение и отчужденность, которые следует принимать во внимание при любой оценке нынешнего состояния умов?»
В итоге результатом этой бешеной интеллектуальной работы и культурного новаторства на стыке столетий, деятельности, в которой евреи играли ведущую роль, явилась не только «гонка вооружений» между прогрессистами и консерваторами, но и широко распространенные тревога и замешательство. Новые светские интеллектуалы - евреи чувствовали это не хуже других, даже если это было результатом их работы. Тоска по определенности - один из главных мотивов шедевра Пруста «В поисках утраченного времени». В творчестве Франца Кафки (1883-1924) всеобщим принципом объявляется непостижимое перемещение. Один из его рассказов кончается словами: «Вот он я, за пределами моего незнания и невозможности двигаться. У моего корабля нет руля, и ветер несет его на верную погибель». Шенберг чувствовал то же самое, подводя итог своей жизни в горькой метафоре: «У меня ощущение, что я свалился в океан кипятка и не умею плавать… Я изо всех сил старался грести руками и ногами… Я не сдавался. Но что значит сдаваться или не сдаваться посередине океана?» Поэт-экспрессионист Якоб ван Ходдис, в прошлом Ханс Давидсон, суммировал и усугубил это чувство тревоги, написав в 1910 году цикл стихов «Wetende» («Конец света»), который вскоре стал знаменит в Германии. Он читал его в поэтическом кабаре, которое организовал лидер экспрессионистов Курт Хиллер, уверявший, что является потомком раввина Хиллеля. Стихи начинались словами «Шляпа слетает с заостренной головы буржуа»; в силу причин, сейчас не слишком понятных, они немедленно были восприняты как кредо модернизма как его сторонниками, так и оппонентами, приведя последних в неописуемую ярость. В 1914 году молодой поэт сошел с ума, а вслед за ним - и вся Европа, сорвавшись с места в дикой пляске разрушения, в ходе которой самым драматическим образом трансформировались и перспективы евреев, и стоящие перед ними проблемы.
Часть шестая
ХОЛОКОСТ
Девятого ноября 1914 г., выступая с речью в лондонском Гилдхолле, британский премьер-министр Герберт Асквит объявил драматически: «Турецкая империя совершила самоубийство». Германское ухаживание за Турцией, которое привело к прекращению кайзером активной поддержки сионизма, увенчалось наконец успехом. Султан изъявил готовность содействовать победе Германии и собирался объявить джихад Англии. Асквит желал не допустить участия в нем 100 миллионов мусульман - подданных Британской империи. Отсюда его речь, провозглашавшая решимость Англии разрушить наконец Оттоманскую империю и дать свободу ее народам. Но, выступив с ней, он бессознательно добавил еще один, и существенный, кусок к разрезной головоломке сионистского государства. Потому что если в Палестине, как и в других местах, ликвидировалось турецкое правление, то, может случиться, ничто не помешает еврейскому национальному очагу оказаться в вакууме.
Идея того, что евреи могут выиграть от поражения Германии в начинающемся страшном конфликте, потрясла бы в этот момент большинство их своей абсурдностью. Смертельным врагом евреев была царская Россия, которую в это время пыталась разорвать на части германская армия. В лондонском Ист-Энде евреи не торопились записываться добровольцами на войну с Германией по той же самой причине. У всех возможность еврейского культурного лидерства ассоциировалась с Германией. Если не считать крайне левых пацифистов, все ведущие интеллигенты-евреи, говорящие по-немецки, во главе с Максом Либерманом подписали петицию в поддержку военных целей Германии; почти единственным, кто отказался, был Эйнштейн.
Когда немецкие войска, разбив русскую армию под Танненбергом, ворвались в русскую Польшу, евреи приветствовали их как спасителей. Одним из приветствующих был Зеев Дов Бегин, отец будущего премьер-министра Израиля. В дополнение к ивриту и идишу он говорил по-немецки, предпочитая этот язык польскому, который он называл «языком антисемитизма». Он сказал юному Бегину и его сестре (позднее госпоже Гальперин): «Вот увидите, придут немцы - это другая культура, это не Россия». Русская армия, уходя, ставила в строй целые еврейские общины и гнала их нагайками в Сибирь - зловещий прообраз сталинской политики по отношению к нацменьшинствам. Семья Бегин наблюдала, как казаки жгли еврейские деревни. Когда пришли немцы, они, по воспоминаниям госпожи Гальперин, «относились к евреям чудесно… Они давали каждому ребенку конфеты и пирожные. Это были другие немцы, другое время».
Даже в еврейских поселениях в Палестине языком общения был немецкий. Многие из поселенцев хотели, чтобы в еврейских школах обучение шло на немецком языке, а не на иврите. Немецкий без обсуждения был принят в качестве официального языка на сионистских конгрессах. Сионистский центр в Берлине видел себя штаб-квартирой всемирного движения, а его члены призывали Германию к покровительству над евреями, а также и над исламом. По мнению многих, именно большая еврейская община в Салониках помогла подтолкнуть Турцию к войне на стороне Германии.
Тем не менее, наиболее прозорливые понимали значение решения Англии разрубить оттоманскую тушу. Одним из них был Хаим Вейцман, который после смерти Герцля стал наиболее активным пропагандистом сионизма на Западе. «Пришло время, - с удовлетворением писал он после речи Асквита, - говорить открыто - показать миру отношение евреев к Палестине». Вейцман был одной из самых благородных и важных фигур в еврейской истории. В качестве сионистского лидера он почти так же умело, как и Герцль, обрабатывал государственных деятелей мира, но, в дополнение к этому, он мог говорить от имени простых «остъюден», так как был одним из них. Атмосфера в его доме в городе Мотол среди Припятских болот была вполне традиционной. Отец его, который валил лес и сплавлял его в Балтику, знал Кодекс Каро наизусть, а его любимой книгой было «Руководство для заблудших». На стене в его доме рядом с Маймонидом висел портрет барона Гирша, но «Возвращение» имелось в виду религиозное: местный раввин сказал Вейцману: «Чтобы стать достойным этого, нужно много делать, много учиться, много знать и много страдать».
Конечно, Вейцману пришлось немало пострадать, чтобы получить современное образование. В доме не было газет. Его учителю, тайному маскилю, чтобы привезти учебник по естественным наукам на иврите, пришлось прятать его в обложку от Книг Пророков. К тому же дело происходило в царской России, где для евреев была установлена предельная квота в 10% мест в средних школах даже тех городов, где евреи составляли больше половины населения. Делалось все для того, чтобы евреи не могли попасть в университет. Позднее Вейцман напишет: «Читая год за годом мудреные указы, которые дождем сыпались из Петербурга, можно было подумать, что вся громадная машина Российской империи была создана с единственной целью - изобретать и усложнять правила и установления, ограждающие существование своих подданных-евреев». Так что образование было сопряжено с постоянными придирками, обманом и унижением. Вейцман проявил потрясающее терпение, настойчивость и изобретательность и сумел попасть в Берлинский политехнический, одну из трех лучших научных школ в Европе, а затем в Швейцарии, он получил степень доктора химии во Фрайбурге (1899).
Но только в Англии, куда он приехал преподавать биохимию в Манчестерском университете, Вейцман осознал цель своей жизни: воспользоваться существованием Британской империи и доброй волей ее правящего класса, чтобы осуществить мечту о еврейском национальном очаге. Вейцман, получивший британское подданство в 1910 г., всегда оценивал англичан по их собственным правилам и считал их терпимыми, честными, любящими свободу и справедливость. Он как будто вкладывал все золото своих чувств в их сердца и в конечном итоге набегали неплохие дивиденды. Перед 1914 г. он начал стричь купоны. Он познакомился с К. П. Скоттом, влиятельным редактором либеральной «Манчестер Гардиан», а через него и с такими депутатами парламента от Ланкашира, как лидер консерваторов Артур Бальфур и Уинстон Черчилль. Кроме того, Скотт познакомил его со своим ближайшим политическим другом Ллойд-Джорджем. Все эти люди стали надежными сторонниками сионизма.
|
ПОПУЛЯРНАЯ ИСТОРИЯ ЕВРЕЕВ
