Те, у кого была профессия, пользовавшаяся спросом в Америке, например, портные, нашли работу немедленно. Люди с редкими профессиями занялись мелкой торговлей. Если им удавалось наскрести немного денег, они тотчас открывали «лавочку в стене» – находили удобный угол, окошко и начинали торговлю или конфетами, или поддержанным платьем, или мороженым. Мало кто верил, что это навсегда. Большинство надеялось на лучшие времена, если не для себя, то для своих детей. Работа была тяжелой, доходы скудными, но на жизнь хватало.

Большая часть этих иммигрантов прибыла в Америку без гроша. Все их пожитки умещались в маленьком узелке. Но пока у них оставался последний шанс, они не просили помощи. Им была отвратительна сама мысль об этом. Благотворительность они понимали как обязанность помогать другим, а не выпрашивать для себя. Только болезнь, житейская катастрофа или самая настоятельная необходимость могли заставить их обратиться к благотворительным организациям. Но даже и тогда они считали своим долгом отложить из полученной помощи немного денег для бедных в России или в Палестине. Стоило им найти работу, пусть самую скромную, они немедленно просили вычеркнуть их из списка нуждающихся. И даже те, кто просил о помощи, обращались, как правило, в еврейские организации, созданные немецкими собратьями. Поначалу американские евреи немецкого происхождения в ужасе отшатнулись от своих нищих, бородатых, ортодоксальных русских «трущобных» братьев. Они полагали, что если их не замечать, то они сами собой исчезнут. Но американская печать, заговорившая о нуждах этих людей, заставила немецких евреев устыдиться и срочно организовать помощь иммигрантам. Их щедрость не знала себе равных. Они основали филантропические организации, школы, госпитали, центры переобучения и дома призрения. Социальные службы и агентства, созданные тогда, послужили образцом для многих нововведений Рузвельта во времена «нового курса».

Большая часть иммигрантов осела в Нью‑Йорке, хотя некоторые двинулись в Филадельфию, Бостон, Детройт, Чикаго. Те, что остались в Нью‑Йорке, поселились в Манхаттене, в нижней его восточной части, которая когда‑то считалась фешенебельным районом, но давно уже превратилась в убежище бедноты. Социологи нарисовали нам достаточно мрачную картину этих трущоб. Они подсчитали количество уборных, число жильцов в комнате и доход на душу населения. Но они упустили из виду некоторые специфические особенности. Еврейские трущобы порождали туберкулез и ревматизм, но они не порождали преступности и венерических заболеваний. Здесь не было безграмотности, незаконных детей и брошенных жен. Здесь почти каждая семья пользовалась абонементом в библиотеке. Здесь почти в каждой семье покупали книги – не для декора и не в твердых переплетах, а для чтения, пусть даже то были книги из вторых рук, с растрепанными бумажными переплетами, и пусть они стояли на простых, неструганных и некрашеных полках.

Еврейские дети хлынули в государственные школы, и вскоре первые награды за учение стали ускользать из‑под носа нееврейских детей. Маленькие евреи приносили эти награды в свои бедные жилища. Родители экономили каждый грош, чтобы их дети могли поступить в колледжи и университеты, в юридические и медицинские школы. На протяжении жизни всего лишь одного поколения характер еврейских профессий неузнаваемо изменился. В наше время нет почти евреев среди неквалифицированных рабочих. Лишь 25% американских евреев служат клерками и продавцами. Кто же остальные? Свободные предприниматели или специалисты‑промышленники, менеджеры, владельцы магазинов, администраторы, врачи, адвокаты, писатели, артисты, учителя, профессора университетов, ученые и исследователи.

В 20‑е годы начался исход евреев из трущоб. По мере улучшения своего благосостояния евреи переселялись в лучшие кварталы, а нееврейское население покидало их и устремлялось в пригороды. В 40‑е годы евреи тоже устремились в пригороды. На этот раз соседи уже не бежали от их присутствия. Теперь евреи были образованными людьми и преуспевающими бизнесменами. Теперь уже не отличишь, кто из двух джентльменов с сигарой за рулем роскошной машины еврейский бизнесмен, а кто христианский директор фирмы.

Как они сумели за одно поколение совершить та кое превращение? Ответ на этот вопрос следует искать в составе еврейской и христианской иммиграции. Собственно русские, польские, румынские, венгерские иммигранты были крестьянами и рабочими. Богатые и образованные русские, поляки, румыны, венгры не покидали своих стран. С евреями дело обстояло иначе. Гнет распространялся на всех. Поэтому бежали все – богатый и бедный, рабочий и ученый, ортодокс и радикал. С ними уходила их культура. Ее не выкорчевывали. Ее пересадили на новую почву.

Первая мировая война положила конец иммиграции. Правда, некоторое время после войны она еще продолжалась. Но вскоре настроение средних американцев изменилось. Восточную Европу заполонил коммунизм. В каждом иммигранте американцы видели бородатого большевика с «Коммунистическим манифестом» в одной руке и бомбой в другой. Каждого подозревали в намерении уничтожить американский образ жизни. Страну охватила антикоммунистическая истерия. Давление снизу вынудило Конгресс запретить дальнейшую иммиграцию. Случилось так, что к этому времени американский рынок труда был уже насыщен. Все это привело к серии законов 1921 –1924 гг., которые воздвигли всевозможные препятствия на пути массовой иммиграции.

Антикоммунистическая истерия послевоенного периода не была антисемитской. Она была направлена только против русских большевиков, восточноевропейских иммигрантов, университетских интеллектуалов и рабочих лидеров. Когда планы мировой революции Льва Троцкого окончательно обанкротились и Сталин решил строить социализм в «отдельно взятой стране», волна истерии стала спадать. Америка снова стала нормальной страной и в доказательство своего выздоровления произвела на свет ту забавную эпоху сумасбродства и замечательной литературы, которая известна под названием «Грохочущих двадцатых». Но наступила депрессия 1929 г., и антисемитизм появился во всей своей красе.